UPD: Цикл завершен 03.11.2011, статей больше быть не должно.
Оглавление
- Децентрализация в обмен на лояльность
- Самоорганизация регионов
- Стать гражданином
- Преодолеть единство
- Глеб Павловский: Тандем как фактор риска
- Максим Трудолюбов: Перевоспитание Левиафана
- Миссия региона
- Между гарантией и шансом
- Девочка на шаре
- Олег Чиркунов: Мечта без страха
- Кирилл Рогов: Думать вперед и менять настоящее
- Вадим Волков: Навязать государству изменения
- Евгений Ясин: Постепенная децентрализация
- Булат Столяров: России нужен новый договор, но заключать его некому
- Александр Аузан: Вектор движения
Общественный договор: Децентрализация в обмен на лояльность
Александр Аузан
Булат Столяров
Сергей Алексашенко
Николай Коварский
Светлана Маковецкая
01.07.2011, 119 (2885)
Пространство для решения большинства экономических вопросов, стоящих перед Россией, ограничено«институциональным потолком». Ключевые экономические дискуссии (о кризисе, модернизации, стратегии до 2020 г.) с завидной регулярностью приводят к выводам о необходимости серьезных институционально-политических изменений, принципиальной смене баланса отношений между обществом, бизнесом, регионами и федеральной властью.
Итоги лихих 90-х и тучных нулевых продемонстрировали ярко выраженный маятниковый характер институционального развития страны. Политическая и экономическая децентрализация начала 90-х, запуск рыночных механизмов в ситуации неготовности законодательства, инфраструктур и институтов неизбежно вскоре привели к ярко выраженному кризису децентрализованной модели и общественному запросу на сильную руку, а в конечном счете к периоду политической и экономической централизации нулевых. Контракт 90-х(выраженный Ельциным в формулировке «берите суверенитета, сколько хотите») уступил свое место общественному договору эпохи Путина («лояльность в обмен на стабильность»). Россия в этом отношении ничуть не уникальна в ряду других переходных экономик: период реакции наступал в большинстве из них в результате кризиса первого рывка реформ.
Но с концом первого десятилетия нового века явно устарел и договор эпохи Путина. Катализатором его кризиса выступил экономический кризис 2008-2009 гг., который значительно снизил уровень благополучия и бизнеса, и регионов, и населения. А это — по самой формуле договора — означает необходимость принципиальной смены баланса: лояльность основных групп по отношению к власти заметно снизилась. Выход из этой ситуации требует подготовки к новому периоду развития, а для его старта придется совершить целый ряд институциональных изменений, которые могут базироваться только на смене действующего общественного договора.
Дискуссия на Пермском экономическом форуме показала, что потенциал для формирования нового договора существует. Принципиальным фактором является не только наличие у сторон договора ясных требований к новой модели взаимодействия и ясно артикулированных претензий друг к другу, но и готовность чем-то — деньгами, полномочиями, временем, корректировкой моделей поведения — платить за достижение приемлемого компромисса.
Предпосылки сформированы
Работа групп, представлявших стороны договора («общество», «бизнес», «регионы» и«федеральная власть»), по проектированию модели нового общественного договора была выстроена вокруг ответов на три вопроса: 1) какие цели преследует группа, 2) какие претензии есть у группы и 3) какие ресурсы есть у группы, чем она готова платить за разрешение проблем. Принципиальная схема позиций сторон договора приведена в таблице. Под наибольшим огнем критики оказались федеральные власти, чья политика явно препятствует достижению всеми остальными группами своих целей. Важно, что безусловное второе место по аккумулированию претензий в свой адрес заняло общество, которое своей пассивностью и инфантильностью легитимизирует сформировавшуюся запредельную степень централизации. Регионы и бизнес констатируют, что без активной общественной поддержки ликвидировать федеральную монополию на принятие решений, а значит, повысить их эффективность будет нельзя.
Основное требование бизнеса, выработанное соответствующей группой, к новому общественному договору — это максимальный уход государства из предпринимательства и полный запрет на использование административного ресурса в бизнесе, как фактора, драматически искажающего конкуренцию. Бизнесу государство нужно не как игрок и конкурент, а как предсказуемый регулятор. По мнению 88% участников Пермского форума, рост государственного сектора в экономике себя не оправдал и государство зарекомендовало себя как неэффективный собственник. Значительное одобрение у участников дискуссии получили как тактические предложения (прозрачность механизмов формирования тарифов), так и принципиальные (независимая судебная система). Предприниматели готовы платить за эти изменения корректировкой модели своего поведения: социальными инвестициями, вниманием к стандартам деловой и гражданской этики, участием в общественном процессе, готовы связывать будущее своих семей и детей с Россией. Еще 10 лет назад бизнес на такие жертвы был не готов.
Группа регионов в свою очередь зафиксировала кризис модели «конкурентного федерализма», которая доминировала в течение нулевых (централизация ресурсов на федеральном уровне в обмен на щедрое распределение бюджетов развития в адрес инициативных и лояльных). Лишившись источников финансирования своих инициатив, регионы готовы и хотят получить полномочия и налоговые ресурсы для возможности саморазвития. Взамен регионы готовы взять на себя большую часть работы по взаимодействию с институтами гражданского общества, а также предоставить определенный уровень самостоятельности муниципалитетам и особенно крупным городам, развитие которых для них исключительно важно. Аудитория Пермского форума в целом поддержала запрос регионов на децентрализацию, в том числе политическую; 66% пленарной аудитории форума считает, что отмена прямых выборов губернаторов себя не оправдала, качество регионального управления упало. Еще 26% считают, что ничего не изменилось, и лишь 8% уверены, что централизация привела к росту качества регионального менеджмента.
Общество также недовольно тем, что его мнение не востребовано в нынешней системе принятия решений. Едва ли не самое сильное недовольство вызывает существующая система расходования бюджетных ресурсов на федеральном уровне. При этом общество продемонстрировало значительно большую терпимость по отношению к региональной и муниципальной (по сравнению с федеральной) власти, которую оно готово поддержать в требовании децентрализации полномочий. Ресурсы (или антиресурсы), которые общество готово инвестировать в новую модель договора, очень весомы: от саморегулирования и инвестиций времени и денег в общественно значимые проекты до голосования ногами, т. е. эмиграции.
В ситуации обращенности большинства претензий сразу трех сторон общественного договора в один, федеральный адрес принципиальной оказалась готовность группы федералов на форуме пойти на компромисс. Их очевидная цель — сохранение статус-кво, ради чего Федерация даже готова согласиться на некоторые уступки. В частности, Федерация, ощущая дискомфорт в результате пребывающего в кризисе общественного договора нулевых, готова делать некоторые шаги в сторону децентрализации. Речь идет как о возврате части ресурсов и полномочий на региональный уровень, так и о частичном выходе государства из бизнеса и внедрении институтов общественного контроля за системой принятия решений в обмен на сохранение лояльности и своей неприкосновенности на период действия новой модели.
Новая формула
Такие результаты работы ролевых групп позволили сводной группе сформировать проект новой перспективной формулы общественного договора: «Расширение автономности в обмен на продление лояльности». Эта формула базируется на двух принципиальных предпосылках: а) она учитывает все базовые требования каждой из групп и б) она обусловливает достаточно плавный и относительно бесконфликтный переход от устаревшей модели к новой. Это важно в ситуации принципиального нежелания ни одной из групп двигаться в сторону революционного сценария развития событий. И это позитивно для нынешней крайне непростой, если не сказать тупиковой, с институциональной точки зрения ситуации.
Статья основана на дискуссии, в которой принимало участие около 1500 экспертов, собравшихся на Пермском экономическом форуме 2011 г. Материал открывает серию публикаций «Пермский договор», которые, мы надеемся, будут способствовать выработке наиболее точной модели нового общественного договора в России. Приглашаем к дискуссии.
Общественный договор: Самоорганизация регионов
Арташес Газарян
Булат Столяров
08.07.2011, 124 (2890)
Чтобы разобраться с тем, в какой ситуации сейчас находится в России институциональное взаимодействие центра и регионов, следует обратиться к истокам власти. Устройство государства, во-первых, может предполагать божественное происхождение гражданской власти. Бог делегирует полномочия своему помазаннику, тот делегирует часть от своей власти представителю на территории и т. д. — до приказчика в поселении. Исторически через эту модель прошли почти все государства, а сейчас она свойственна, например, арабским и целому ряду азиатских авторитарных стран.
Во втором, обратном случае, предполагается, что вся власть изначально принадлежит человеку. Граждане избирают для предоставления общественных услуг делегатов, наделяя их соответствующими ресурсами. Такой способ построения пирамиды тоже приводит к многоуровневому устройству, при этом каждому вышестоящему делегируются все более узкие задачи на все большей территории. Этот способ более хлопотный, требует выборов, болезненных согласований, многоуровневых институтов гражданского контроля. Круг вопросов к вершине пирамиды сужается, и тому, кто на самом верху, почти ничего не остается, как английской королеве или немецкому президенту. И это никого не беспокоит, пока все хорошо. Но в чрезвычайной ситуации — войны или стихийного бедствия — кто-то один должен взять бразды правления в свои руки и принимать решения гораздо быстрее, чем позволяют демократические процедуры. Наступает звездный час особых полномочий, который приравнивает избранника народа к помазаннику Божьему, т. е. демократическая парадигма устройства общества как бы временно отменяется в пользу конкурирующей, божественной модели.
В этом рациональный механизм происхождения колебаний государственных режимов от большей к меньшей степени централизации. Чрезвычайная ситуация требует централизации, а устойчивое развитие — децентрализации. Свой путь от восторга перед идеалами демократии и децентрализации до запроса на сильную руку Россия наряду с целым рядом других транзитных демократий прошла в 1990-е гг. Спаситель был всенародно приветствован, и ему были вручены чрезвычайные полномочия для быстрой победы над врагами и коррупцией. В обычной ситуации демократическая парадигма получает следующий шанс в течение ближайших же электоральных циклов, когда сильная рука не справляется с задачей повышения уровня жизни, а государственный аппарат стремительно теряет эффективность и становится все более коррумпированным. Но в России сильная рука Путина за счет уникальной конъюнктуры цен на продукты российского экспорта в течение почти всех 2000-х гг. прочно ассоциировалась у населения с ростом уровня жизни, что не давало демократическому тренду вернуться на арену. А значит, все эти годы продолжался процесс бесконечной централизации ресурсов и маргинализации регионального и муниципального уровня управления.
Децентрализовать регионы
С точки зрения основ управления Россия сегодня использует для менеджмента своей региональной политики совершенно неадекватную модель.
Когда в некотором сложном образовании выделяется орган, принимающий на себя миссию регулирования остальных элементов, он сталкивается с барьерами, ограничивающими его возможности. Первый барьер обусловлен тем, что всегда существует предел сложности системы, с управлением которой он может справиться, разнообразно реагируя на ситуации, требующие именно различных реакций. Второй барьер связан с ограниченной способностью принимать большое количество решений в режиме реального времени. Если поток запросов превышает производительность, то орган управления превращается в генератор хаоса. Третий барьер связан с информационным обеспечением в иерархических системах. Бесконечные отчеты и справки, направляемые с мест в адрес центральной власти, никогда не бывают ни полными, ни точными, ни актуальными, а их обобщение приводит к неадекватным выводам. Это закон: слишком большие и слишком сложные иерархически организованные системы всегда неэффективны и неживучи в реальной среде со всем ее разнообразием. Они погибают неизбежно, и отнюдь не от недостаточной централизации управления, а именно от попыток централизовать слишком много.
Кризис российской региональной политики последних 5-7 лет и особенно поведение центра в момент кризиса 2008-2009 гг. в полной мере обусловлены действием этих барьеров. Региональная политика себя полностью дискредитировала, а возникший в связи с бюджетным кризисом дефицит инвестиционных ресурсов на федеральном уровне превратил централизованную модель в завершенный абсурд: мы вам не дадим ни денег, ни полномочий.
У каждого государства своя история и свое сложившееся в результате этой истории территориальное устройство. Регион представляет собой некоторую социально-экономическую целостность, со своей идентичностью и своими условиями выживания. Говорить об управлении регионом проблематично, поскольку территорией управлять нельзя, а жителями и инвесторами не надо. Термин «региональное управление» может или а) означать региональное самоуправление, или б) представлять собой фиговый листок, который прикрывает централизованную эксплуатацию регионов центром. В зависимости от выбранной парадигмы региональные органы власти или отвечают за все, что им поручено сверху, или, наоборот, за все, что не является мандатом центра, а значит, находится в ведении регионов. В демократическом государстве не надо раздавать полномочия регионам, достаточно перестать эти полномочия отнимать.
Потерянные 3% роста ВВП в год
В 1998 г. Россия ратифицировала Европейскую хартию местного самоуправления и этим расписалась под базовым принципом: «Услуги общественного значения должны предоставляться преимущественно теми органами управления, которые ближе всего к гражданам. Передача полномочий и ответственности за эти услуги другим органам может осуществляться только на основе тщательной оценки специфики решаемых задач, а также требований эффективности и экономической целесообразности». Очевидно, что политическая практика в региональной политике России последних 10 лет иная и прямо противоречит хартии. Экономическая нецелесообразность такой централизации очевидна. Вопрос только в том, достаточно ли страна богата, чтобы позволять себе неоправданную централизацию управления общественными делами и содержать огромный управленческий аппарат, снижающий самим фактом своего существования эффективность управления, генерируя потери, на порядки превышающие расходы на собственное содержание. Сложно не согласиться с оценками ряда авторитетных экспертов, что Россия теряет на неэффективности региональной политики около 3% роста ВВП в год.
Невозможно переоценить общественный вред от вмешательства в процессы самоорганизации на местах, который тем больше, чем шире круг вопросов, якобы решаемых в центре. Спасение российской региональной политики — в принципиальной дезагрегации сложных общенациональных задач на задачи, гораздо проще решаемые в масштабах регионов и самоуправлений. Все живое в природе существует благодаря самоорганизации, ибо только самоорганизация обеспечивает необходимую гибкость и эффективность. Начинать надо не с расширения полномочий регионов, а с ограничения полномочий центра, оставив регионам максимум прав и ресурсов для решения всех остальных вопросов, которые центр в любом случае для всей страны вовремя и правильно решать не в состоянии. Местные сообщества способны на многое, если им не мешать. Везде в России, где принимается больше самостоятельных решений, глаз радуют позитивные явления экономического и социального развития.
Противоположных примеров тоже не занимать. Устойчивая деградация имеет место везде, где для этого созданы соответствующие условия, и, увы, как правило, решениями, принимаемыми, а чаще не принимаемыми в столице.
России, безусловно, нужен сильный центр. Поэтому нельзя ставить под удар судьбу страны, ослабляя возможность эффективного решения общенациональных задач перегрузкой центрального аппарата неэффективным решением задач, с которыми много лучше могут справиться местные сообщества на своем уровне.
Материал продолжает серию публикаций «Пермский договор», которые, мы надеемся, будут способствовать выработке новой модели общественного договора в России. Первая статья серии, написанная основными модераторами форума («Децентрализация в обмен на лояльность»), вышла неделю назад, 1.07.2011. Приглашаем к дискуссии.
Общественный договор: Стать гражданином
Ермолай Солженицын
15.07.2011, 129 (2895)
Что такое общественный договор? Это предоставление властями набора услуг в обмен на лояльность, налоги и отказ обществом от части своих прав. Но только части. Общественный договор — это, прежде всего, переговорный процесс, требующий активного участия обеих сторон. Само понятие «договор» подразумевает наличие заказчика и поставщика услуг, и термин civil service тоже не случаен, как и наша «государственная служба» (хотя у нас, скорее, подразумевается служба царю, генсеку или начальнику, а не населению). Общественный договор — не юридический документ, а неформальное соглашение, подразумевающее баланс интересов, паритет сторон, определенный порядок оценки качества предоставленных услуг и санкций для поставщика, в случае если это качество окажется ненадлежащим.
Очевидно, что у нас ситуация иная. У нас начальники, а не наемные служащие, население, а не граждане, низкое качество предоставленных услуг остается без последствий, а формальные механизмы обратной связи, по сути, отсутствуют. Это не договор, а сложившаяся «система управления» — последнее десятилетие, например, она существует в логике «вертикали власти», а в предыдущее жила под лозунгами «демонтажа» и «суверенитета». Нет полноценного общественного договора, нет баланса интересов сторон. И часть ответственности за этот дисбаланс лежит на обществе, гражданах, а не только на власти, естественно заполняющей незаполненное пространство.
Этот дисбаланс не так остро чувствуется, когда курс развития общества понятен, эффективен и приемлем для всех сторон общественного договора. Но сегодня в России это не так. Сегодня явно назревает необходимость корректировки курса, причем это признается все более открыто всеми сторонами договора. Настал «консенсус тупика», пришло понимание неизбежности новых рецептов развития.
Набор наших проблем известный и удручающий:
— Воровство, поборы, взяточничество повсеместно, в каждом аспекте жизни: в школах и вузах, больницах, полиции, судах, исполнительных и регулирующих органах, многих корпорациях и проектах. Масштабы бедствия — это, как констатировал президент, пятая часть госзакупок (что сделано после этого сенсационного заявления?); всего 9% россиян, утверждающих, что они не умеют давать взятки, — по результатам социологических опросов; наше 154-е место из 178 возможных в рейтинге коррумпированности стран.
— Отсутствие культуры дискуссий о путях дальнейшего развития (по крайней мере за пределами кабинетов руководителей страны). Ключевые решения принимаются кулуарно, общество в лучшем случае информируется об их принятии постфактум. Деление на своих и чужих часто подменяет здоровые дискуссии, и лояльность слишком часто ценится выше профессионализма. Национальное телевидение очень уж рьяно берет под козырек в своих информационных программах — и уже никто не ожидает от него объективности и правдивости.
— Качество жизни, которое требует масштабных улучшений. Это касается школ, дорог, больниц, экологии, безопасности, здоровья населения. По уровню качества жизни в целом Россия занимает 50-60-е место в мире, а по некоторым удельным показателям позиции устрашающие — мы пятые в мире по смертности, первые по абортам, шестые по самоубийствам, вторые по потреблению алкоголя, в первой десятке по потреблению табака и наркотиков.
— Обороноспособность страны основана на ее атомном потенциале, и в то же время уверенность в эффективности нашей армии отсутствует.
— Низкие темпы обновления инфраструктуры становятся тормозом развития экономики, а значительная стоимость ввода в эксплуатацию новых мощностей, скорее всего, окажет негативное влияние на будущую конкурентоспособность.
— Институт власти, по сути, теперь единственный действующий институт. Централизация чрезмерна (теперь это признано официально), количество чиновников за 10 лет выросло на 60%, одна ветвь власти поглотила две другие (парламент стал не местом для дискуссий, а этапом оформления решений). Очевидно, что власть чрезмерно участвует в экономической и общественной жизни и что стране не хватает конкуренции.
— Отсутствие социальных лифтов. Среда, способствующая раскрытию талантов и пополнению элит за счет наиболее умных и энергичных сограждан, не создана.
— Отток капитала в разы превышает приток иностранных инвестиций. Это своего рода интегральный показатель состояния дел, и сегодня, к сожалению, счет не в нашу пользу.
— Вакуум ценностей или, скорее, негативный их набор. Сила, деньги, связи позволяют преуспеть, в то время как честность, эффективный труд и соблюдение равных условий и законов часто воспринимаются как ценности неудачников.
При этом у нас есть и хорошие результаты — удвоение ВВП за 10 лет, крепкие финансовые резервы, отсутствие внешнего долга, растущий средний класс, увеличение количества поездок россиян за рубеж (в том числе на учебу), появление эффективных компаний. Что касается личной свободы, то ее в России несоизмеримо больше, чем было в СССР. Возможно, многие положительные изменения достигнуты благодаря высокой цене на нефть, но это не умаляет их эффект.
Слишком поверхностно просто обвинять во всех очевидных бедах «власть». К тому, что мы сегодня имеем, мы пришли все вместе, этот перечень трудностей — общий для всех. И с проблемами, которые ставит время, мы не справляемся все вместе.
Каковы же основные реакции на эти проблемы в обществе?
— Значительная часть населения просто уходит в апатию. Недавний опрос показал, что более 60% граждан вообще никак не участвуют в общественной и политической жизни (в 1999 г. таких было 25%, в 2004 г. — 32%). Наиболее частые аргументы — либо «мне это неинтересно», либо «мое участие ни на что не повлияет». С таким подходом к сегодняшнему дню неудивительно, что мы и свою историю не знаем, и безразличны к ее самым страшным страницам. На вопрос «Как вы лично в целом относитесь к Сталину?», заданный в феврале 2010 г., 32% граждан ответили: «с восхищением», «уважением» или «симпатией», а 38% выразили безразличие (в 2001 г. вариант «безразлично» выбирали 12% граждан).
— Часть граждан, в основном талантливых и конкурентоспособных, эмигрирует (согласно опросам, более 20% населения готовы рассматривать возможность эмиграции — и чуть ли не 40% молодежи).
— Малая смелая часть общества открыто борется за улучшения в широком смысле или узконаправленно — в сфере своей профессиональной деятельности. Таких людей с независимой гражданской позицией у нас в стране очень не хватает.
— Многие представители мыслящих слоев переживают, обсуждают, жалуются, но не готовы что-то предпринять. Они настроены ждать — то ли сверху что-то исправят, то ли вообще все решится по-щучьему велению, как-то в целом «пронесет», «прорвемся», а может, и «плохо кончится». Мы чрезвычайно пассивны и патерналистски настроены. Иностранцы часто удивляются нашей склонности развернуто критиковать положение дел при удивительном отсутствии готовности что-то предпринять.
С апатией, эмигрантскими настроениями и жалобами у нас не получится развиваться дальше. Обществу надо выполнять свою часть общественного договора, стать более требовательным не только к власти (которая с нефтяными миллиардами и лояльным парламентом должна была сделать больше), но по отношению к себе, обозначить ответственность каждого гражданина за формирование своей среды. Премьер-министр недавно сказал на встрече с представителями одного отраслевого объединения: «Вас грабят, а вы молчите!» Правильно, не надо молчать.
Помимо спущенной нам вертикали управления, нужно укреплять горизонтали общения — делиться опытом между регионами, муниципалитетами, компаниями; совместно обсуждать, экспериментировать, разрабатывать решения и внедрять их. Без лишних движений — не через Москву, не через вышестоящие инстанции, а напрямую, на местах.
Последние 20 лет мы с энтузиазмом изучаем «передовой мировой опыт» в экономике, бизнесе, управлении — в тех сферах, где советские десятилетия особенно исказили наше развитие.Гражданское общество — вернее, его отсутствие, — несомненно, еще один серьезный пробел. Зададимся вопросом: возможно, уже настало время нам принять для себя, хотя бы частично, какие-то из принятых во многих странах норм поведения, например:
1. Не давать взятки — и, разумеется, не брать. Сразу сообщать, предавать гласности, в том числе в интернете, известные факты коррупции.
2. Выделить время для общественной деятельности. Вступить в уже существующее общественное, отраслевое, студенческое, региональное, муниципальное, районное объединение или самому организовать что-то подобное; жертвовать средства или выделять время на благотворительность. Воспринимать общее как свое, а не абстрактное чье-то.
3. Активно высказываться (посредством писем, через интернет, на митингах, в требованиях замены некомпетентного руководства, на выборах) в случае недолжного качества услуг, предоставленных нам за наши деньги, в таких сферах, как образование, здравоохранение, природа и экология, транспорт, ЖКХ, наличие общественного пространства и качество его обустройства. Содействовать укреплению местного самоуправления, как ключевого рычага формирования собственной среды.
В рамках общественного договора важнейшие наши проблемы — это апатия, безразличие, эгоизм. Если в обществе ситуация складывается не лучшим образом, то не высказываться, не пытаться влиять на ситуацию — безответственно. Перед каждым из нас стоит сложная задача — стать гражданином. Она является ключевой для становления любого современного общества и человека. Без ее решения мы продолжим буксовать, жалуясь на собственное бездорожье.
Общественный договор: Преодолеть единство
Марат Гельман
22.07.2011, 134 (2900)
Говоря об «общественном договоре», мы можем иметь в виду разные договаривающиеся стороны, но постоянными участниками будут всегда два — государство и общественность. И по отношению к обоим этим субъектам есть серьезные сомнения в договороспособности. И это базовая проблема. Потому что бизнес и региональные элиты давно и страстно желают нового, более децентрализованного, общественного договора, они сегодня наиболее ясные его заказчики. Но их голос не решающий. Таким образом, главные вопросы звучат для меня так: существует ли в современной России дееспособное общество и готова ли власть вообще договариваться о чем-либо с кем-либо?
С центральной властью как стороной договора все предельно понятно. Реальность децентрализации напрямую зависит от уровня дискомфорта, который чувствует власть. И тут надо исходить из принципа: чем хуже, тем лучше. Чем тяжелее государству будет управлять и нести на себе ответственность за все, что происходит в стране, тем более реален предложенный сценарий договора.
Для регионов основным отправным пунктом для пересмотра договоренностей являются демографические показатели — рост количества людей, переезжающих из регионов в Москву или за рубеж. При этом регионы лишены инструментов для борьбы за население. Что может из этого получиться в перспективе: один большой город Москва, откуда вахтовым методом будут отправляться специалисты на обслуживание нефтяных и газовых месторождений и в прочие стратегические точки, т. е. в других городах жизнь замрет, туда будут приезжать лишь на заработки. Например, в Пермском крае ключевым добывающим отраслям требуется 50 000 человек, при этом в регионе проживает 3 млн. При сохранении нынешней системы местные власти будут продолжать терять население.
Есть ли общество?
В истории формирования современного российского общества я бы отметил три важных вехи. Первая — дискредитация советских общественных организаций как инструмента КПСС. Началось все с революции в Союзе театральных деятелей, единственном сумевшем себя перестроить изнутри. Остальные практически в момент потеряли влияние и право говорить «от имени и по поручению» своих групп. Так разрушилась советская официальная структура взаимодействия с общественными организациями.
Вторая веха была связана с выросшим во время перестройки общественным статусом журналиста. В рамках провозглашенной Горбачевым «гласности», с перестроечных времен и до последнего времени, в России место общественности заняла свободная пресса. Когда обществу потребовалось время на адаптацию и модернизацию, была выделена группа (по профессиональному признаку), которая стала представлять общественные интересы. Впрочем, достаточно быстро стало ясно, что эта модель несовершенна, что слишком многое из глубинных процессов в обществе в итоге остается за кадром, что профессионалов можно купить. И все-таки это было важным достижением.
Третья волна активного структурирования общественных процессов начала развиваться вокруг конфликтов, именно они несут сегодня системообразующий заряд для развития гражданского общества. В частности, в Москве оно активизировалось после того, как остро встал вопрос о застройке в центре города и уничтожении памятников. Мы помним конфликты вокруг мигалок, химкинского леса и людях, которые проявили общественную активность. Однако таким образом нам еще 100 лет ждать, пока общество эволюционно само себя создаст. Видимо, нужен какой-то осмысленный проект, ведь общество вырастает из расширения интересов — от«моего» к «общему». Скажем, парк, в котором я гуляю с ребенком, — это частично «мое», я готов тратить свое время и деньги на то, чтобы его благоустроить вместе с другими гуляющими. Но для достижения необходимого результата я должен объединиться с другими интересантами и вступить в переговоры с муниципалитетом. Общество становится обществом, когда оно признает общий интерес как свой. В Перми мы наблюдали этот процесс в ходе июньского фестиваля «Белые ночи»: появилось целое движение волонтеров, которые бесплатно хотели поработать на фестивале, чтобы достойно представить Пермь гостям города.
Искушение единством
Обсуждая пермский культурный проект, ряд экспертов отмечают, что конфликты вокруг него обусловлены тем, что в регионе не существует ясной общности, единого языка, единства понимания целей всеми и каждым — и, чтобы разрешить ситуацию, это единство необходимо создать. Вообще разговоры о «единстве» стали неприятным общим местом. Это какая-то логическая ошибка, сбой в программе. При этом в Перми сейчас существует как минимум три группы людей абсолютно разных поведенческих типов. На мой взгляд, к единству стремиться не нужно. Не нужно объединять необъединимое. Бесполезно и вредно.
Строителей Вавилонской башни, чтобы они не смогли сообща ее достроить, разделили языковыми барьерами. Одним из вариантов разрешения этой проблемы является создание искусственного, универсального языка — эсперанто, который, конечно, не случайно навсегда остался мертвым языком, которым никто не пользуется. Человечество пошло другим путем — учить иностранные языки, интересоваться другим. Таким образом, не нужно создавать единое общество, нужно, чтобы группы внутри общества продолжали свое уникальное и неповторимое существование в коммуникации, учитывая ценности друг друга и в диалоге друг с другом. Это чрезвычайно важно в России еще и потому, что нам предстоит ассимилировать десятки миллионов мигрантов.
Роль переводчиков
Не нужно создавать в рамках общественного договора единую систему целей и ценностей для общества, государства, бизнеса, региональных элит. Наоборот, следует у всех участников договора выяснить их цели и дальше путем переговоров согласовывать эти цели друг с другом. И тут очень важна роль переводчиков, коммуникаторов, которые одновременно связывают несколько групп, помогают им договориться.
Тут у нас полно узких мест, это прежде всего крайне низкий общественный статус политиков и медиа как подобных коммуникаторов. Добавьте к этому неразвитость конгрессной деятельности как системы площадок для широких общественных коммуникаций.
Но есть еще одна важная составляющая для полноценного общества — «независимые эксперты». Без них общество слепое. Ну как москвичам бороться с убийственным генпланом, если бы на их сторону не стало два десятка экспертов, профессионально оформляющих общественный интерес.
Культурное достояние — всем
Общественный договор — это сложный, но универсальный инструмент, который может помочь определить список общих вещей, доступных всем, независимо от пола, образования, возраста, места проживания, зарплаты, национальности. Образование, медицинские услуги, разнообразный досуг, бесплатная информация. Это очень важная компонента, скрепляющая общество, — список общедоступного. То, без чего человек не может, как без воздуха.
В Перми особенно ярко процесс реализации общественного договора мы видим в области культурной политики, несмотря на непрекращающиеся дискуссии и даже конфликты. На самом деле оживленность дискуссии есть показатель качества и глубины проводимых изменений, любой модернизационный проект вызывает горячие дебаты.
Мы ратуем за то, чтобы культурное достояние (мировое) было доступно всем, и пытаемся проводить в жизнь этот пункт, поэтому мы, например, привозим сюда китайских художников и латиноамериканских музыкантов, уличные театры из Европы и делаем культуру доступной практически для любого пермяка.
В нашей Конституции это прописано как право гражданина России. Но в реальности приобщиться к мировым ценностям могут лишь жители Москвы и Петербурга, а также состоятельные россияне, которым по карману поездки в мировые культурные центры. На протяжении 300 лет культурная политика в Россия строилась по принципу сверхцентрализации, культурная жизнь была только в столице, что вело к деградации территорий, к истощению слоя творческих людей в регионах. Децентрализовать культурный процесс наряду с финансовыми потоками и административным ресурсом — одна из важнейших задач для общественного договора.
Изначально в Перми во главу угла при построении новой культурной политики ставилась задача насытить городскую среду культурными событиями, чтобы люди имели более разнообразный досуг и им было где достойно проводить время после работы. Через некоторое время выяснилось, что цель в такой формулировке общественность не устраивает, масштаб недостаточен. В итоге переговоров мы пришли к формулированию системы целей. К насыщению досуга добавились как минимум еще две: формирование пермского культурного наследия и благоустройство городской среды. Все это родилось в процессе диалога и по большому счету обогатило нашу стратегию. Но главное — вовлекло в культурные проекты множество людей. Так, месячный фестиваль «Белые ночи» в Перми создавало 2500 человек. Ни одна продюсерская компания и ни одна госструктура такой потенциал собрать не смогла бы.
Общество обладает важнейшим ресурсом — вниманием и собственным свободным временем, которое оно готово отдавать, если разделяет цели власти. Ради этого ресурса власть должна идти на децентрализованный общественный договор.
Глеб Павловский: Тандем как фактор риска
Тандем является моделью недобровольного договора в обществе, где «все обо всем могут договориться»
Глеб Павловский
Vedomosti.ru
29.07.2011, 00:09
Тема общественного договора успокоительна сама по себе. Она навевает картину группы людей, которые расселись вокруг стола и, может быть, чуть нервно о чем-то договаривается. При этом они не дерутся и не пытаются убить друг друга, а говорят и черкают в блокноте. Энтузиасты говорят об общественном договоре как об уже идущем процессе. Форумы вроде пермского всегда ведут к позитивной интоксикации — проблемы кажутся решаемыми. Возможно, для того их и следует собирать. Ведь речь идет, в конце концов, о политике с очень крупными ставками, о смене модели власти, причем такой, в которой участвует сама эта власть.
1. В залах и кулуарах пермской встречи присутствовал почти полный набор типов-ролей-персонажей, необходимых для успеха. Первые и вторые составы региональных и муниципальных кадров. Реальные люди, знающие, что почем и с какой стороны подойти к бестии по имени «Власть». Юркие коммуникативные перцы, с аппаратурой и без, у которых картинка складывается в голове, едва они вошли в зал. Лица свободных занятий — пиармены, критики и остальные интеллектуалы. Стратеги 2020 г., члены комитетов и советов при президенте, лица, приближенные к тандему. Немного политиков, чуть-чуть международных типажей. Орговики нового типа, а также местные и московские банкиры. Молодые умы оппозиции… Более чем достаточно, чтобы спроектировать вчерне пункты общественного договора.
Мне невольно вспоминалась почти такая же шумная встреча — в Нижнем Новгороде, тогда еще без айфонов и айпадов. Дело было в октябре 2003 г., и тот день хорошо запомнился участникам — присутствием еще свободного Михаила Ходорковского, прямо из Нижнего и вылетевшего под арест.
Интересно, что в Нижнем Новгороде также обсуждалась конструкция общественного договора. Речь тогда шла примерно о формуле «налоги в обмен на свободу» — олигархисамооблагаются разовым налогом, компенсирующим приватизацию 1990-х, и впредь платят налоги честно и регулярно. Арест Ходорковского сорвал поиск формулы — о чем иногда с сожалением вспоминают. Забывают, однако, что договор тогда состоялся. Общественный договор 2003 г. не сорвался — зато его потенциальные участники получили более выгодное для себя предложение, выраженное в формуле «одним миллиардером меньше в обмен на твое превращение в миллиардера».
Парадокс заключается в том, что ценой общественного согласия стал ЮКОС, и только он один. Все, начиная от (тогдашнего) президента Путина и главы его администрации Волошина, обещали, что «дело ЮКОСа не станет прецедентом», — и оно прецедентом не стало. Вместо социального самообложения капитаны российского бизнеса получили мгновенные преференции — не прошло и трех лет, как вчерашние «олигархи» стали миллиардерами. Свои выгоды извлекла и власть — политические, бюджетные, электоральные и даже налоговые. Даже западный инвестор, в общем, поддержал формулу 2003 г. (вспомним восторги Браудера в связи с разгромом ЮКОСа). Это ли не успех?
Однако у решений оказались последствия. Система загнала себя в угол и до сих пор цепенеет при вопросе о Ходорковском.
Есть второй, более яркий пример договорной конструкции.
2. Общественный договор 2008 г. еще популярней и показательней, поскольку у него есть мировое имя: тандем Медведев — Путин. Особая система правления страной, снижающая риски преемственности, создающая благоприятный коридор необходимым (с точки зрения и самого Путина!) реформам. На первых порах — невероятно успешная. Возник новый курс модернизации, внутри старого большинства стала складываться новая, причем лояльная, коалиция. Но сегодня ничего из этого не осталось.
Рассмотрим простой факт: у тандема нет политической программы, общей для Медведева и Путина. Он оказался не способен выработать таковую за период, пока оба государственных деятеля работали в явной связке. Он не справился с тем малым, что не требовало никаких особых усилий. Кадровые вопросы у нас — дело тонкое и деликатное. Но программа — такой пустяк!? А сколько бы страхов сегодня она сняла. Иногда политики по оплошности говорят или делают что-то, что вспугивает бизнес, общество и иностранных инвесторов. Но это не наш случай. Никакой случайности нет — пугающая неопределенность создается намеренно.
Нам говорят — политическая программа не ясна? Она и не будет ясна. Страна этого — сегодня, накануне августа 2011 г. — еще не заслужила. Ее политическое будущее должно зависеть от некоего решения, как-то связанного с нашим поведением. А если наше поведение будет нехорошим, то и политическая программа может оказаться не хороша! Отсутствие и кандидата, и программы несет сигнал об угрозе. Эта угроза не скрыта, она публична. Два человека сообщают, что они еще не решили, чего именно мы заслуживаем в будущем в своей стране.
Если вдуматься, трудно вообразить нечто более странное: политики, создавшие популярный модуль управления, изнутри заперлись в нем и отказываются выходить — или хотя бы объявить его траекторию! Страховка класса ААА превратилась в неуправляемый генератор всевозможных рисков, причем некоторые риски он производит намеренно. Искусственная неизвестность политической программы тандема шокирует. Это артефакт, функция которого — исключить чью-либо возможность сегодня планировать что-либо больше чем на год-два! Но это же риск?
Да, это политический риск, у него есть цена — и эту цену готовы оплачивать. Сохранение неопределенности вот уже год, с прошлого августа, власть оплачивает оттоком десятков миллиардов долларов. Это страшно интересно, поскольку перед нами, по-видимому, рыночная оценка властью своего права оставаться дозировщиком неопределенности, страха, рисков. Эти десятки миллиардов — цена другого общественного договора, чем тот, о котором говорили в Перми. Похоже, нам всем страшно повезет, если страна унесет ноги из капкана по имени«тандем».
3. Наша власть не догматична, не бюрократична — и ничего не хочет запрещать. Ее беда в обратном — она чрезмерно готова использовать все: модернизацию, когда надо, децентрализацию и общественный договор. Наша власть не чужда никаким светлым идеям: ни демонополизации, ни приватизации, ни даже уходу государства из бизнеса. Только она намерена сама устанавливать эти нормы, дозировать прозрачность и указывать место для бизнеса — здесь нет партнерства, это односторонняя ситуация. Наша власть — это всегда собственность на власть. Поэтому бизнес остро заинтересован в программах приватизации власти, в которых он мог бы поучаствовать. И новая, расширенная программа приватизации имеет двойной код: это приватизация долей в государственном бизнесе, но и — еще более интересная! — приватизация долей во власти приватизатора.
Конструкции власти и собственности прозрачны — лишь для тех, кого это касается. Банк Москвы был прозрачен для лучшего хозяйственника России Юрия Лужкова, но, как только возник ВТБ, тому откусили активы по локоть, для начала на 295 млрд руб. Зато г-н Улюкаев меланхолично заметил, что в доверенном банке мэрии «под риском находилась значительно большая сумма». Здесь стоит остановиться, поскольку Улюкаев высказал ряд интересных философских тезисов о нашей общественной реальности. Говоря о Банке Москвы, он назвал его «структурой матрешки. Внутри банка находилась другая структура, занимавшаяся ненадлежащей деятельностью… Это порождало ситуацию ограниченного знания, ограниченной прозрачности».
Оставим цену потерь ВТБ финансовым занудам. Важна модель: внутри легальной структуры находится совсем другая структура, деятельность которой как-то совмещается с первой. Симбиоз? Но когда тайный движок матрешки раскрылся, стала ясна и его цена. Во всяком случае, стартовая цена. Все, что мы знаем о российском общественном договоре до сих пор, — это вскрытие таких вот выкидышей. Сорвавшиеся общественные договоры легко разъяснить — но будущее из них ни экстраполировать, ни вывести невозможно. Тандем является моделью — чего? Недобровольного договора в обществе, где «все обо всем могут договориться». У нас повсюду какой-нибудь тандем, тот или иной. То есть захваченное, узурпированное пространство вынужденной договоренности, где нельзя ни сформулировать интересы вслух, ни предложить компромисс, ни даже хотя бы предоставить гарантии. Символ этого — два человека, хранящих молчание на глазах всей страны. Возможно, в страхе перед зубастой матрешкой Улюкаева.
Автор — директор Фонда эффективной политики . Статья продолжает цикл «Пермский договор», посвященный выработке нового общественного договора. Цикл подготовлен совместно с Пермским экономическим форумом. Статьи выходят по пятницам.
Максим Трудолюбов: Перевоспитание Левиафана
Максим Трудолюбов
Vedomosti.ru
05.08.2011, 00:21
Когда-то люди не знали забот ни о чем совместном. Они жили небольшими группами, охотились, собирали плоды, кочевали, но вдруг что-то заставило их остановиться, собраться в большие сообщества и в конце концов «своим искусством создать себе великого Левиафана, который называется Республикой или Государством». Причины и результаты превращения человека из«дикаря» в цивилизованное «общественное животное» веками занимали мыслителей. Одним из способов думать об этом превращении стала идея общественного договора: представление о том, что когда-то в прошлом люди договорились между собой жить не так, как прежде. В том, как этот воображаемый договор мог быть заключен, впрочем, были большие несогласия.
Первым пунктом расхождения во мнениях было доисторическое, «естественное» состояние человечества: было ли оно райским или ужасным. Для Томаса Гоббса первобытное состояние было чудовищным, оно было войной всех против всех, потому что такова природа человека:«Мы находим в природе человека три основные причины войны: во-первых, соперничество; во-вторых, недоверие; в-третьих, жажду славы». В этой ежедневной войне человека сопровождает вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти. Жизнь его«одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна». Выход один, уверен Гоббс: все люди одновременно должны отказаться от права делать что угодно и передать одному избранному лицу право управлять собой. Так рождается Левиафан, искусственное существо, государство,«единое лицо, ответственным за действия которого сделало себя путем взаимного договора между собой огромное множество людей, с тем чтобы это лицо могло использовать силу и средства всех их так, как сочтет необходимым для их мира и общей защиты».
Для жившего более чем сто лет спустя Жан-Жака Руссо первобытная жизнь была, наоборот, идеалом, который человечеством давно утрачен: «Пример дикарей, кажется, доказывает, что человеческий род был создан для того, чтобы оставаться таким вечно <…> и все его дальнейшее развитие представляет собой по видимости шаги к совершенствованию индивидуума, а на деле — к одряхлению рода». В развитии, в переходе от естественного состояния к общественному Руссо видит регресс. Законы в его понимании — это путы, наложенные богатыми на бедных: «Они навсегда установили закон собственности и неравенства, превратили ловкую узурпацию в незыблемое право». Спасение — в новом договоре, в таком, который все общее поставит над всем частным: «Каждый из нас передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член ассоциации превращается в нераздельную часть целого».
Еще одна знаменитая версия появления общественного договора принадлежит Джону Локку, жившему позже Гоббса, но раньше Руссо. Локк рассуждал примерно так: у естественного человека было все, а пользоваться этим всем ему было небезопасно — другой претендент на ту же вещь мог оказаться сильнее. И поэтому было решено, что лучше ограничить это всеобщее равенство границами — изгородями и правилами. Люди готовы отказаться от первобытной свободы, чтобы «объединиться ради взаимного сохранения своих жизней, свобод и владений, что я называю общим именем «собственность», пишет Локк: «Поэтому-то великой и главной целью объединения людей в государства и передачи ими себя под власть правительства является сохранение их собственности». Итак, собственность для Локка — не только материальное владение, а «жизнь, свобода и владение».
Как мы видим, все это умозрительные конструкции, не договоры, подписанные кем-то в действительности. Это оптика, придуманная для того, чтобы взглянуть на общественные отношения с высоты — взять картинку общим планом. Впрочем, характер оптики даже у этих трех мыслителей (а ими тема, конечно, не исчерпывается) был настолько разный, что и выводы, сделанные их последователями, оказывались разными, иногда противоположными. Локк закреплял в своих выводах события уже случившейся в Англии Славной революции, а Руссо предвосхищал революцию во Франции. Все-таки именно он счел, что действие договора народ может прервать и пойти на смену режима. «Я с трудом мог бы назвать имя хоть одного революционера, который не был бы захвачен этими разрушительными теоремами.“Общественный договор” был Кораном будущих ораторов 1789-го, якобинцев 1790-го, республиканцев 1791-го и бешеных самых неистовых», — писал современник событий Малле дю Пан.
Локк считал собственность основой благосостояния и безопасности, Руссо — причиной деградации общества, и это расхождение стало одним из оснований долгого и кровавого противостояния правой и левой идей. Если сильно огрубить, то можно сказать, что договор Гоббса был монархическим, локковский — буржуазно-республиканским, а договор Руссо — социалистическим. Если огрубить еще сильнее, то выяснится, что из Локка выросло государство, объединившее североамериканские штаты, а из Руссо — Советский Союз.
Но было во всех трех взглядах и нечто общее — «дух просвещения», то, что делало описанную дискуссию общеевропейской. Есть мыслители, считающие, что дух просвещения растворился, как только прекратилось противостояние капиталистического Запада и социалистического СССР (см. книгу Джона Грея «Поминки по просвещению»). Мы живем в другую эпоху, но я не верю, что в силу смены эпох власть вдруг стала частью природы, чем-то данным нам при рождении. Не с ней мы вышли из леса, спустились с гор, перешли к оседлой жизни и построили общественную жизнь. Человек уже владеет самим собой и плодами своего труда до появления Левиафана на свет. Суть договора в том, что «мы, нижеподписавшиеся», договорились между собой о том, как жить. Результатом этого оказывается готовность подчиниться правилам, т. е., говоря языком ХХ века, институты: «Институты — правила игры в обществе, точнее, установленные людьми ограничения, которые определяют взаимодействие между ними» (Дуглас Норт). Договариваются люди между собой, а не человек и «власть».
Тему общественного договора в наш современный российский словарь ввел Александр Аузан, и это блестящая идея, которая должна была бы напомнить нам о наших общих с европейцами корнях. Речь идет о понимании отношений между человеком, другим человеком и государством, а не об отношениях француза, англичанина или чеха с их королями. Во всех этих историях есть частное, национальное, но есть и общее, европейское. В том, что касается философских основ отношения к общественному устройству, мы вполне можем считать себя европейцами — пусть и особенными. Если говорить об альтернативах революциям, с помощью которых договоры разрывались во многих странах, то это попытки реальных (не умозрительных) соглашений по образцу голландского трехстороннего договора между промышленностью, профсоюзами и государством. Наш путь к «современности» (modernity) был не таким продуманным. Опыт советского периода в истории России — это, пожалуй, пример преступного размена: прорыв в современность ценой уничтожения крестьянства, сельского хозяйства и всего образованного класса. В прошлом у России немало периодов прострации и разочарования в попытках угомонить созданное своими же руками чудище, которое больше похоже не на библейского Левиафана, а на Таракана из стихотворения Корнея Чуковского(«Покорилися звери усатому. (Чтоб ему провалиться проклятому!) А он между ними похаживает, золоченое брюхо поглаживает»).
Но это не значит, что так будет всегда. Власть — это плод нашего соглашения, а не языческое божество, требующее принесения жертв. Общественный договор — это не договор с Левиафаном (Тараканом), а дискуссия о том, каким Левиафан должен быть. Такая дискуссия может быть долгой, это не вопрос пяти или десяти лет. И разговор этот не должен сбиваться на торг по образцу «лояльность в обмен на стабильность». В таком торге мы не раз проигрывали. Неудачи такого рода свойственны не только российскому обществу — посмотрите на ситуацию с «пекинским консенсусом» (см. колонку на этой странице) — это тот же размен ценностей и прав на страсть к материальному процветанию. И этот размен неустойчив. А мы ведь начали путь к общественной модернизации раньше, чем Китай.
Статья продолжает цикл «Пермский договор», посвященный выработке нового общественного договора. Цикл подготовлен совместно с Пермским экономическим форумом. Статьи выходят по пятницам.
Автор — редактор отдела «Комментарии»
Общественный договор: Миссия региона
Николай Новичков
12.08.2011, 149 (2915)
Общественный договор в регионе может и должен быть не теоретическим рассуждением, а инструментом развития региона. Пермский край в силу ряда причин, как никакой другой регион России, к этому близок.
Понятно, что договор — это никакая не бумажка и даже не соглашение о намерениях. Это скорее набор принципов, по которым взаимодействуют власти федеральная, региональная и муниципальная, а также гражданское общество и бизнес.
Как показывает практика, можно жить и без договора, но даже в такой маленькой социальной организации, как семья, сделать это сейчас уже практически невозможно, чего уж говорить о регионе или федерации.
Что значит общественный договор в региональном измерении? В качестве иллюстрации приведу пример. В июне в рамках месячного фестивального марафона «Белые ночи в Перми» прошла первая Пермская книжная ярмарка, в рамках которой среди всего прочего был организован дискуссионный стол «Литература как национальная идея России» с участием писателей Виктора Ерофеева и Захара Прилепина.
Понятно, что их точки зрения во многом противоположны и национальную идею мы, как водится, не нашли. Но пришли к двум важным выводам: первый — национальная идея — это не результат, а процесс (ее поиск важнее ее нахождения); второй — сейчас для России актуальнее не национальные, а региональные идеи.
Региональная идея — это миссия региона как социальной организации. И очевидно, что ее достижение требует стратегии («дорожных знаков»), дальше стратегия определяет структуру. Но первично — договориться региональной элите о направлении движения, в этом основная функция социального контракта на региональном уровне. Как прийти к такому соглашению, чтобы оно дальше работало?
В договоре необходимо как минимум определить предмет договора, а также его стороны и процедуру оформления. Пойдем по порядку.
Предмет договора — миссия региона
«Зачем?», или предмет договора. Как уже говорилось, это миссия или мечта о развитии региона, образ результата. Невнятное формулирование места региона в мировой конкуренции гарантирует для него отсутствие будущего как у самостоятельной социально-экономической единицы.
Здесь необходимо сформулировать конкурентные преимущества региона: почему удобнее, интереснее, выгоднее жить, работать, отдыхать и т. д. именно на берегах Камы, а не в какой-то иной точке мира. Понятно, что в XXI в. конкуренция между регионами за жителя, инвестора или туриста носит глобальный характер. И если вчера лучшие выпускники школ или вузов уезжали в Москву или Санкт-Петербург, то сейчас они едут в Берлин или Нью-Йорк, а иногда уже и в Шанхай.
Надо отдавать себе отчет в том, что участники регионального общественного договора несут ответственность за сохранение Пермского края как аутентичной региональной общности, а это уже не шутки. Задача — всеми силами удержать в регионе жителя: бизнесмена, художника, ученого или рабочего. Понятно, что силой никого не удержишь, а значит, надо создавать возможности, условия, основания для самореализации талантливого, активного, целеустремленного, амбициозного человека. Вот, собственно, и предмет договора.
Стороны договора — институты
Второй вопрос: «Кто?» Это институты. Они в Пермском крае в той или иной форме представлены, и о них уже можно говорить всерьез.
В Пермском регионе — самое развитое гражданское общество среди всех российских территорий. Пермские НКО продолжают получать гранты не только от российских фондов, но и от зарубежных партнеров. И мы будем их в этом поддерживать. Я, как министр культуры Пермского края, готов выделять рубль из бюджета региона на каждый привлеченный в регион рубль из федеральных (государственных или частных) и иностранных источников. Кроме того, мы будем поощрять НКО финансово за привлечение волонтеров к реализации социальных проектов в регионе. Именно так мы понимаем социальную ориентацию НКО.
В Пермском крае уже на протяжении семи лет проходит уникальный международный гражданский форум «Пилорама» на территории Музея политических репрессий «Пермь-36». Подобных форумов НКО в России просто больше не существует. При этом целый ряд пермских НКО известен далеко за пределами края и России.
Важно, что в регионе существуют реальные бизнес-объединения (и создаются новые, например Ассоциация партнеров фестиваля «Белые ночи в Перми»), для которых важны не только презентации и надувание щек, но и настоящее участие в жизни и развитии региона. Бизнес активно идет во власть всех уровней, а также поддерживает НКО.
Что касается политической институционализации, то на отсутствие активности общественно-политических сил в регионе просто грех жаловаться. Например, в Законодательном собрании Пермского края представлено целых 8 (!) депутатских объединений — 5 фракций и 3 депутатские группы. При этом главная оппозиционная парламентская сила — группа«Солидарность» является вторым по численности депутатским объединением. В этих условиях нет и не может быть никакого диктата одной партии, как и дирижирования со стороны губернатора.
Процедура — политический цикл
«Как?» — самый большой вопрос, но попытки ответа точно есть.
Четвертого декабря в Пермском крае одновременно с думскими пройдут выборы взаконодательное собрание региона. Очевидно, что эти выборы при наличии реальной конкуренции и, например, второй или третьей сильной партии (что вполне реально в регионе), имеют шанс не стать профанацией. Это позволит сформировать на пять лет общественный консенсус относительно приоритетов регионального развития, у которых в лице парламентских объединений будут вполне конкретные лоббисты и защитники.
Есть еще один путь, не исключающий первого, — оформление официального договора о направлениях развития региона через широкое обсуждение и принятие стратегии развития Пермского края как мастер-плана важнейших стратегических проектов. В этом смысле роль парламента тоже становится определяющей. Зафиксированные в стратегии направления будут с большим удовольствием охраняться парламентариями, чтобы не дать правительству заиграться. Почему бы и нет? Если правительство в крае либеральное, то парламент может быть консервативным, что позволит находиться региону внутри вполне эффективного либерально-консервативного дискурса.
Для оформления договорных отношений, конечно, нужны площадки, и они тоже есть — Пермский экономический форум, гражданский форум «Пилорама», множество фестивалей и событий, число которых в регионе измеряется десятками.
Формула — содействие самореализации
В ходе работы VII Пермского экономического форума была выработана одна из альтернатив федерального общественного договора: «Участие в принятии властных решений в обмен на инвестиции в производство общественных благ». По сути дела, это ультиматум в адрес Федерации от остальных участников договора: «Если не дадите кусочек власти, то мы делать ничего не будем».
Со стороны пермской региональной власти я бы предложил другую формулировку, адресованную остальным договаривающимся сторонам: «Наше содействие для вашей самореализации в регионе». То есть мы готовы активно помогать всем, кто хочет что-то созидать на территории края, начиная от чемпионатов мира и международных фестивалей и заканчивая открытием кафе или написанием статей в пермских газетах.
Можно ли эту формулу тиражировать на другие регионы? Думаю, что да, но сделать это будет непросто (придется всерьез пройти существенный путь институционализации в регионе), да и у нас еще эти процессы предстоит довести до необратимого состояния .
Статья продолжает цикл «Пермский договор», посвященный выработке общественного договора в России. Цикл подготовлен совместно с Пермским экономическим форумом. Статьи выходят по пятницам.
Общественный договор: Между гарантией и шансом
Александр Архангельский
26.08.2011, 159 (2925)
Старая преподавательская шутка: «Накануне 1917 г. Россия стояла на краю пропасти. После 1917 г. она сделала огромный шаг вперед»… Сто лет назад мы оказались перед чудовищной развилкой. Все задачи, решение которых давало шанс на мирное развитие, были долгосрочными. Превращение расхристанного пролетариата в цивилизованный рабочий класс. Переход из тотальной общины к фермерству по датским образцам. Эволюция самодержавия в конституционную монархию. А процессы, которые в России назревали и отчасти шли, вели к скоропостижному обвалу. Который все вменяемые силы отодвигали врозь — и тем самым приближали. Государь — семейственностью, кадровой чехардой и распутинщиной, Столыпин — своими виселицами, левые интеллигенты — словоблудием, священники — надеждами на черносотенцев.
При тотальном различии контекстов мы опять перед той же развилкой. Задачи — долгие; горизонты — короткие; все действуют врозь. Большинство начальников убеждены, чтомодернизация — проблема управленческая; «правильная» тактика ведет к победе,«неправильная» — к провалу. Между тем, как показало проведенное под руководствомАлександра Аузана исследование «Культурные факторы модернизации», после Второй мировой на путь модернизации вступило полсотни стран, но преуспели только те, кто неуклонно работал с ценностями, с национальной картиной мира. Сохраняя своеобразие и при этом меняясь. Гонконг, Япония, Тайвань, Сингапур и Южная Корея.
В этой пятерке «удачников» выход на устойчивую траекторию экономического развития сопровождался снижением дистанции между гражданами и властью, ростом статуса ценностей самовыражения, самореализации, личной ответственности за свою судьбу. Чем шире эти ценности распространялись, тем устойчивей становилась траектория экономического развития. И наоборот. Там, где элита не работала с гуманитарной сферой, с ценностной шкалой, ничего не получилось. Поучительный пример — Аргентина.
Это значит, что модернизация предполагает запуск долгосрочного социокультурного процесса; если перед глазами работника стоит образ общины, а вы понуждаете его к фермерству, не надейтесь на торжество столыпинской реформы. Если честно заработанные деньги не являются мерилом успеха, производительность труда не вырастет, как ни повышай зарплату. Вопрос не в том, учитывать ли культурные факторы модернизации, а лишь в том, как с этими факторами работать. Революционно обнулять или поступательно взаимодействовать.
Сегодня нет недостатка в утопиях культурных революций; имеются трактаты об охранительной«суверенной модернизации»; общего понимания того, что нам необходима поступательная культурная эволюция, нет. Как нет системных практик, основанных не на сохранении и не на разрушении, а именно на обновлении любой реальности. Зато есть избыток архаических институтов, основанных на поддержании и воспроизводстве эталонных образцов. И нарастающий вал авангардных практик, которые демонстративно разрывают с косными образцами.
Архаична Академия наук, и никакие попытки ее реформировать ни к чему хорошему не ведут; авангардным является проект «Сколково», уникальную модель которого невозможно тиражировать; революционна природа пермского культурного проекта. Задача в том и заключается, чтобы предъявить стране и миру возможность резкого единоличного прорыва, а не в том, чтобы поставить дело научных инноваций на конвейер. Архаике найдется место в обновленной России; штучный авангард заставляет шевелиться остальных, но если не создать идеологию ненасильственного обновления всей сферы общественных отношений, экономических практик, культурных установок, то крайне сложно будет выйти на траекторию модернизации без колоссальных потрясений, без нового русского раскола.
В отличие от архаики социальный модерн предполагает изменение реальности, последовательную работу с устоявшейся традицией, обновление ценностей и институтов. В отличие от авангарда он не отрицает устоявшиеся модели только потому, что они существуют давно. Он воспроизводим, как сам стиль модерна, который когда-то быстро распространился по всей Европе. Авангардный «Черный квадрат» навсегда остается одним-единственным«Черным квадратом», сколько бы авторских копий Малевич ни сделал. Архаические «Грачи прилетели» Саврасова не могут быть изменены, их невозможно варьировать — только повторять. А дом, построенный в стиле модерн, может быть маленьким или большим, дорогим или дешевым; он может находиться в столицах или в глухой провинции.
Российская традиция модернизации не враг, а в некоторых случаях союзник. Центр независимых социологических исследований опросил весной 2011 г. соотечественников, живущих и работающих в модернизированных странах или в западных компаниях, представленных в России. То есть в тех условиях, которые должны возникнуть в случае успешного запуска модернизации в России. Исследование проводилось в России (Санкт-Петербург), США (штаты Мэриленд и Нью-Джерси) и ФРГ (Берлин и Северный Рейн — Вестфалия). Два главных вопроса, сформулированных авторами: «Существуют ли специфические культурные черты, принципиально отличающие российского работника от его коллег в ведущих странах Запада?» и «Какова связь между выявленными чертами и процессами экономической модернизации?»
Авторы считают, что при исчезновении внешних социально-политических, экономических и прочих институциональных барьеров молодой «креативный класс» легко раскрывает свои модернизационные возможности, на равных конкурируя с западными коллегами в рамках устоявшихся правил. И никакие факторы традиционности им в этом совершенно не мешают; наши культурные установки вполне совместимы с модернизированной средой обитания. А у тех, кто окончил американскую или европейскую школу, никаких специфических установок в сфере трудовой и организационной этики нет; культурная принадлежность к «русскому миру» выражена не в особенностях социального поведения, в том числе экономического, а в особом эмоциональном, эстетическом, бытовом обиходе.
Значит, если не ломать, не обнулять традицию, не идти на колоссальные цивилизационные риски и культурно-политические издержки, связанные с практикой «культурной революции», но просто убирать барьеры и втягивать людей в модернизационные процессы, то зрелая часть«креативного класса» сумеет вписать свои сложившиеся ценности и установки в новую среду и новую реальность. А следующее поколение станет носителем модернизационных ценностей, если удастся превратить российскую школу в институт ненасильственной гуманитарной модернизации.
Если в позднесоветской модели культурно-образовательной политики торжествовал тотальный идеологический подход, то сегодня ставка сделана на столь же тотальную прагматику. Литература, история, художественное воспитание последовательно смещаются на периферию образовательных процессов. Но все замеры говорят о том, что, снижая количество часов на историю и литературу, мы не получаем взамен роста научно-технических знаний. И при этом только школа может решить политическую задачу формирования общероссийского гражданского сознания, без чего невозможно сохранение и развитие единой территории, государственного тела России. И только школа (что подтвердили и результаты упомянутого исследования) может заново и без революционных потрясений сформировать систему ценностей следующего поколения, связав установки начинающейся модернизации с культурно-исторической традицией.
Ответственны за это в первую очередь история и (в силу специфики культурной традиции) литература. Именно они призваны формировать картину мира, сознание сложного человека, свободного и ответственного россиянина. А сложный человек для сложного общества — это главное условие модернизации.
Сработать быстро — не получится. Потому и нужен новый общественный договор, что только на его основе можно попытаться выиграть у истории катастрофически сокращающееся время. Если отказаться от него, есть твердая гарантия, что ничего не выйдет. Если попытаться выбрать лозунг «перемены без насилия», то никаких гарантий нет. Есть только шанс. Но, как говорится, Абрам, дай Богу шанс — купи лотерейный билет.
Статья продолжает цикл «Пермский договор», посвященный выработке нового общественного договора. Цикл подготовлен совместно с Пермским экономическим форумом. Статьи выходят по пятницам.
Общественный договор: Девочка на шаре
Сергей Воробьев
02.09.2011, 164 (2930)
Тему общественного договора, в силу того, чем занимается наша компания, я бы рассмотрел через определение места человека в нем. То есть через ответы на вопросы: зачем и кто будет договариваться?
Общественный договор в стране, как кажется, вне зависимости от описывающих его теорий существует всегда, в той или иной форме. Специфика нашей страны грубо может быть определена тем, что в нашем общественном договоре явным образом представлена только одна сторона — государство, — которая в результате является единственным гражданином, субъектом и включает в себя понятия «страна», «народ», «Родина», «власть» (светская и духовная), «общество» и все «население». В результате чего возникают вертикально установленные правила игры или патерналистский общественный договор, условно определяемый формулой «я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак» или «царь-батюшка метет улицы и зажигает фонари, а я сижу себе дома и помалкиваю». Свободному человеку, самостоятельному субъекту, тяжело найти свое место в этой конструкции, так как, к примеру, если ему всего лишь не нравится избранная государством форма правления, эффективность оказываемых ему за налоги услуг или один из начальников, он автоматически превращается во «врага народа». Ему становится самого себя стыдно, и он снова превращается в объект, с которым, в свою очередь, неприлично договариваться.
В результате интересы частного лица не учитываются, о личных ценностях говорить неловко,гражданское общество не практикуется, так как все «социальное» должно быть сделано государством, которое пребывает в состоянии естественной социальной монополии, гарантируя стабильность. Личности не о чем и незачем беспокоиться. Данная система в результате периодически случающихся революций существенно не меняется, так как они не приводят к изменению ни договора, ни системы управления. Историческая вертикаль власти периодически переворачивается, кто был ничем — становится всем, количество договороспособных субъектов в борьбе уменьшается, вертикаль кажется единственным спасением, так как для ее осуществления много героев и не надо.
Что изменилось и почему данная проверенная временем модель теряет шансы на эффективность?
Человек стал образованным, информированным и мобильным. Мир стал глобальным, разнообразным и изменчивым. Теперь мы знаем об этом! И так же как динозавр со своей маленькой головой не смог в эпоху перемен управиться со своим большим телом, мы перестали поспевать. Таким образом, даже богатейшая ресурсами страна мира не может позволить себе такую низкую производительность труда, неуважение к человеческому капиталу и однообразную систему управления.
Зачем?
Нам нужен N-сторонний договор, так как мы и наши интересы очень разные, система стала слишком сложной, неопределенной и хаотичной и ею невозможно управлять централизованно. И если мы хотим, чтобы N не было равно 1 (как сейчас), то мы не сможем определить число сторон, пока всерьез не войдем в процесс. Более того, мы знаем, что в течение времени N будет меняться. Частный бизнес, существующий в условиях более разнообразной конкурентной борьбы, не случайно успешно эволюционировал в самые разные формы управления, вплоть до матрицы и полной децентрализации (в зависимости от потребностей клиента, неопределенности рынков и мастерства участников), и освоил новые формы конкуренции и сотрудничества — win-win и coopetition. Тут необходимо отметить, что конкурентоспособность субъектов кратно повышает договороспособность — и наоборот. Государству и обществу приходится учиться тому же — это естественная природная эволюция, сопротивление которой болезненно, бесполезно и небезопасно.
Обеспеченному и образованному человеку необходима свобода самореализации, которая, как известно, заканчивается там, где начинается свобода другого, что вынуждает людей договариваться. Те страны, которые в этом преуспели, выглядят привлекательнее, и качество жизни людей в них выше, что регулярно подтверждается притоком к ним мозгов и капиталов(что, в свою очередь, добавляет этим странам потенциал) и революциями в других странах.
Кто?
Договариваться будут люди — и со стороны государства, и со стороны бизнеса, и со стороны гражданского общества. Люди, которые ощущают себя субъектами, в состоянии определить свои ценности и демонстрировать поведение хозяина, отвечают за себя и своих близких, свою собственность и территорию, что является неотъемлемым качеством современного лидера. Кстати, именно на таких героев мы наблюдаем пик спроса. Так как проблем и, следовательно, возможностей у нас в стране не сосчитать, то, если перестать бояться свободных людей, воспитание лидеров будет происходить естественным путем, только успевай договариваться.
Осталось только поверить, что люди, работающие на государственной службе, согласятся с тем, что они больше никогда не обслужат хорошо современное общество из единого центра(это уже невозможно исторически; даже децентрализованное государство одно со свободными и образованными людьми не справляется). Следовательно, они сами будут заинтересованы поделиться правом на самообслуживание с ответственными гражданами. И нам всем вместе надо научиться выбирать лидеров, которые хотят дать, а не взять, доверять, нести ответственность и цивилизованно договариваться, действуя в общих интересах, не забывая себя. Это не самая сложная компетенция — в конце концов, «на троих» мы договариваться все умеем.
И сразу выясняется, что мы «говорим прозой», то есть большинство из нас по своей воле давно состоит в массе клубов-ячеек гражданского общества, создавая тем самым социальный капитал: рыбаки, преферансисты, охотники, спортсмены, производители соков, правозащитники, борцы с пожарами и устроители собственных дворов… Дело за малым: смело и навсегда увеличить ставку на себя и уменьшить на государство! Достичь-таки критической массы этого самого социального капитала, с которым государство уже не сможет не считаться.
Если признать, что подобное изменение в головах возможно и неизбежно, то вместо сакральных и обезличенных образов государства и народа мы с интересом увидим живых людей, которые захотят иметь друг с другом дело. Это позволит нам сосредоточить внимание не на государстве, которое, как тревожная девушка, не допускает отвлечения от себя, а на клиенте, сотрудничестве, конкуренции и качестве оказываемых услуг и производимых товаров. И любить можно будет и Родину (не боясь ревности монополистов от государства), и самих себя, с достоинством размножаясь и воспитывая новое поколение на благо своей Родины, а не иных стран.
Система нового общественного договора будет складываться долго и находиться в состоянии постоянного настраиваемого динамического равновесия. Основной вопрос в скорости и искусстве нахождения баланса. Получающуюся картину можно сравнить с шедевром Пикассо. Если приглядеться, две трети полотна занимает атлет на кубе, а картина почему-то называется«Девочка на шаре».
Статья продолжает цикл «Пермский договор», посвященный выработке нового общественного договора. Цикл подготовлен совместно с Пермским экономическим форумом. Статьи выходят по пятницам.
Общественный договор: Мечта без страха
Олег Чиркунов
23.09.2011, 179 (2945)
Люди стали мобильными, их уже не удерживают национальные границы. Оглянитесь вокруг себя. Один знакомый купил домик в Словении, другой — квартиру в Испании. Даже не самые богатые люди вкладывают свои деньги в такие проекты. Это еще не отъезд, не эмиграция. Это подготовка к ней.
Русских всегда влекло в Европу, влечет и сегодня. Человек живет не фактами и доказательствами, а иллюзиями, и в этих иллюзиях Европа — райский уголок, в котором все совершенно. Чистые и аккуратные города, улыбающиеся люди, стабильная экономика. Но чем больше мы бываем и живем в Европе, тем сильнее иллюзиям противоречит реальность.
Не так уж приветливы французские официанты и, хоть берут они чаевых меньше, чем московские, меньше и усилий прикладывают, чтобы эти чаевые отработать. Оказывается, не так уж честны швейцарские банкиры. Они демонстративно не хотят иметь дел с российскими деньгами, сомневаясь в их происхождении, но с радостью откроют счет любому российскому клиенту, если стартовая сумма при открытии счета будет семизначной. Не так уж безупречны строители в Испании. Те, кто имеет возможность сравнить, говорят, что построить там дом по затратам эмоций так же сложно, как и на родине, — разве что дешевле.
Постепенно понимаешь, что Европа неоднородна, что там есть успешные и неуспешные страны, регионы, города. Люди — успешные и неуспешные, умные и туповатые, вежливые и хамы. В реальной, а не придуманной нами Европе есть все, но многое не видно гостю, разглядывающему фасады и не заходящему во дворы.
Очевидно, что мы там гости. Мы не требуем изменений и живем там, где комфортно в данный момент. Проблемы не тяготят. Нравится — остался, не нравится — переехал. Статус гостя легче статуса хозяина.
Причины exit-стратегии
Так что же гонит людей с родины? Что, кроме иллюзии того, что лучше там, где нас нет? Похоже, это просто страх, неуверенность в своем будущем. Это страховка человека, который не верит в стабильность нефтезависимой экономики, не верит в личную безопасность и относится к своему делу как к игре в рулетку. Русская поговорка «от тюрьмы и от сумы не зарекайся» актуальна и поныне.
Человек свободен, когда он подчиняется закону, а не другому человеку. Это не про нас. Не важно, как в реальности, важно, что в ощущениях человек не верит в справедливость судов, в независимость прокуратуры. Он свыкся с тем, что не защищен, и крайний способ защиты — побег. Если не справишься с внешними обстоятельствами, то по крайней мере у тебя есть запасной вариант — уехать в самый последний момент, когда поймешь, что ты в опасности. Это стратегия страха.
Exit-стратегия: жизнь закончилась?
Общался с человеком, который на заре перестройки заработал колоссальную сумму и переехал жить в Швейцарию. Через пять лет он вернулся, и сразу после его возвращения я задал ему вопрос: почему? Ответ получил из вполне обыденной сферы. Стоял он как-то в швейцарской мясной лавке, ждал своей очереди и смотрел, как местные старушки ковыряются в мясе, отбирая кусочек получше. Тогда спросил себя: «И это все, моя жизнь уже кончилась?»
Задача умереть
Один мудрый человек убеждает меня в том, что у нас в стране все замечательно. Надо просто жить, ждать, когда вырастут дети, а наше поколение уйдет. Дети, воспитанные уже не в условиях социализма, получившие в том числе и западное образование, создадут новую сильную страну, а мы уже не сможем им помешать.
Ну что ж, тоже неплохо. В пользу такого предположения свидетельствует и то, что студенты, закончившие лучшие европейские университеты, возвращаются в Россию. Что-то тянет их сюда. Понятно, что часть из них — неудачники; но есть и вполне успешные. Можно предположить, что возвращаются неудачники и очень сильные. Сильные претендуют очень на многое. Они хотят быть хозяевами родной страны, понимают, что хозяевами «там» они не будут никогда. Может быть, именно они и пройдут тот путь, который не пройдем мы. Но это не значит, что мы не должны попытаться.
Комфорт и насыщенность жизни
Что еще не устраивает людей в нашей стране? Состояние и благоустройство наших городов. В западные города средства и силы вкладывались порой тысячелетиями. Многие российские города первые серьезные инвестиции получили в послевоенное время, когда помимо заводов в них была отстроена пара улиц «сталинского ампира». Возможно, это был их звездный час, ведь впоследствии никто ничего приличного так и не построил.
Каждое новое здание — это инвестиции в город, но если у города нет стратегии развития, то очень часто это выброшенные на ветер деньги. Мы строим не то, не там и не так. В развитие городов надо вкладывать не только материальный, но и интеллектуальный ресурс.
Мы очень далеки от того, чтобы все в городе было организовано по уму. Системы жизнеобеспечения, улицы, тротуары, парки, транспорт, архитектура далеки от совершенства. Все надо додумать, умыть, почистить, переделать.
Кроме того, в наших городах нет жизни. Очень мало встретишь улыбающихся людей, да и просто мало людей на улицах. Это целая наука, как оживить наши города.
Самое ценное для человека — это его жизнь, и я имею в виду даже не вопросы безопасности. Человек хочет понимать, что его жизнь проходит не зря, что она насыщенна, что он находится в гуще событий. Значит, эти события надо создать: выставки, спектакли, фестивали, стрит-арт. Может быть, инвестиции в культурную среду — самый малозатратный и самый эффективный инструмент для создания у человека ощущения того, что он живет в правильном месте.
Если человек живет порой не реальностью, а иллюзиями, то мы проигрываем не столько в реальности, сколько в иллюзиях, в вере человека в свой город, страну. У города должна быть мечта. У нации должна быть мечта, и, может быть, именно она должна быть зафиксирована в общественном договоре. Наличие мечты и отсутствие страха могут создать великую страну.
Никто не без изъяна
Каждая из сторон общественного договора имеет свои изъяны.
Власть убеждена в том, что методом централизации она решит все проблемы, и базируется на логике наведения порядка. Развал и беззаконие 1990-х, существование свободы без закона подтолкнули к наведению порядка путем усиления вертикали власти. Из одной крайности мы перешли в другую. Очень сложно обеспечить формулу «свобода — это когда человек подчиняется закону, а не другому человеку». Это тонкий баланс между беззаконием в форме полной свободы и беззаконием в форме диктатуры.
Бизнес, в свою очередь, воспринимает страну как дойную корову и ждет неурожайного года, чтобы вовремя ее зарезать. Серьезно страхуется размещением ресурсов за рубежом.
Население патерналистски настроено. Ментально ему нужен батюшка-царь, раздающий милостыню и время от времени пускающий кровь боярам.
При таком противоречии интересов вряд ли возможен какой-либо договор между сторонами. Самое неприятное то, что инициатором этого договора в существующих условиях может быть только сама власть, так как другим сторонам мешает страх стать врагом власти и потерять при этом все.
Мир несовершенен
Многие иллюзии, связанные с внешним миром, разрушаются на глазах. Соединенные Штаты уже не так экономически устойчивы, как всегда казалось. Мы понимаем, что их политики тоже не были так мудры, чтобы удержать страну с великой базовой идеей свободы от скатывания в идею потребления. Состояние экономики Европейского союза тоже небезоблачно, и никто не вложит свои средства только в евро. Осталось подождать завершения сказки про китайскую мудрость и благополучие. Мир несовершенен, это не наш исключительный недостаток. Вопрос только в том, хотим ли быть мы в этом мире гостями или хозяевами.
Статья продолжает цикл «Пермский договор», посвященный выработке общественного договора в России. Цикл подготовлен совместно с Пермским экономическим форумом. Статьи выходят по пятницам.
Кирилл Рогов: Думать вперед и менять настоящее
Кирилл Рогов
Vedomosti.ru
30.09.2011, 00:48
То, что Россия — после бурных девяностых и тучных нулевых — вступила в новый период своей истории, очевидно. Что станет главным нервом и основным сюжетом этого десятилетия? Чтобы ответить на этот вопрос, придется взглянуть назад — на два десятилетия постсоветского развития и те споры, которые ведутся вокруг них.
Одной из особо популярных и удобных доктрин, объясняющих наше сегодняшнее положение, является концепция «родовой травмы». Эта доктрина вообще очень характерна для российской историко-политической мысли: чуть начав обсуждать, отчего у нас воруют и раболепствуют, мы быстро переходим к наследию большевизма, царизма, а затем и татаро-монгольскому игу.
В данном случае концепция родовой травмы сосредоточена на том, чтобы найти в самом начале постсоветского периода причины неудач всего нашего дальнейшего развития. Расстрел здания парламента в 1993 г., гайдаровские реформы и «грабительская» приватизация — три самых популярных джокера этой концепции, сполна (в представлении ее сторонников) объясняющих все последующие несуразицы и безобразия и полностью разоблачающих«виновных». Между тем концепция родовой травмы не только методологически несостоятельна(она скорее описывает прошлое сквозь призму настоящего, чем наоборот), она еще чрезвычайно вредна для общества: она заставляет все время думать назад и стремиться«переделывать» прошлое, вместо того чтобы думать вперед и менять настоящее.
Если же отойти от ее наивного детерминизма и рассматривать в качестве субъектов исторического процесса не только Ельцина, Гайдара и Чубайса, но и общество в целом, то мы сможем составить гораздо более взвешенное представление о «наследии 1990-х» и сделать из него важные выводы.
В политической сфере, обобщая опыт 1990-х, мы можем сказать, что политическая либерализация (состоявшаяся в полном объеме в начале 1990-х), как выяснилось, не тождественна построению институциональной демократии. Когда мы устраняем политические барьеры, проводим свободные выборы, мы не получаем еще демократию, но лишь открытую дверь к ней. Осознав это, мы можем начать всерьез думать над тем, чего не хватает для демократии (ее в этом случае называют консолидированной, самовоспроизводящейся) после того, как либерализация состоялась. Точно так же нам придется признать, что приватизация — т. е. разгосударствление собственности, состоявшееся в 1990-е, — не тождественна созданию института частной собственности. И мы тогда можем начать думать над тем, чего не хватает до частной собственности, после того как разгосударствление произошло.
Неправильная («грабительская») приватизация — главный фактор неудач в построении рыночной экономики в рамках концепции родовой травмы. Однако даже самый поверхностный взгляд на историю частной собственности в Европе приводит к мысли, что происхождение собственности, как правило, не имеет никакого отношения к понятиям справедливости и законности. Это обстоятельство хорошо известно экономистам, на него же опирались и идеологи разгосударствления советской собственности: не важно, как приобретена собственность, важно, что после этого она поступает в оборот рынка. Кто эффективно будет ею распоряжаться, тот сумеет ее сохранить, кто нет — ее все равно потеряет. Справедливость рынка компенсирует несправедливость первоначального распределения. Людвиг фон Мизес, имея в виду именно это свойство рынка, писал, что «при капитализме частная собственностьесть, по сути, окончательное оформление самоопределения потребителей». Именно потребители «голосуют» за собственника, подтверждая легитимность его прав обладания.
Постоянные споры о качестве приватизации и «вине Чубайса», как представляется, уводят нас в сторону от самого важного вопроса. На самом деле нелегитимность собственности в глазах общества связана не только и не столько с «родовым грехом» ее первоначального распределения, но именно с тем, что перехода ко второму этапу — справедливому, легальному обращению собственности на рынке в условиях свободной конкуренции — не произошло.
Либеральная концепция подразумевала, что, получив собственность, новые собственники будут впоследствии подотчетны правилам рынка и справедливой конкуренции. В действительности получилось нечто обратное. Наличие собственности давало доступ к правам более широким, чем были у тех, у кого собственности не было. У кого больше собственности — у того больше и прав. Это не рынок в прямом смысле, но рынок «баронов», которые и распоряжаются собственностью, и устанавливают правила игры — правила дальнейшего перераспределения ресурсов и прибылей.
Если неравномерное распределение собственности есть несправедливость, то неравномерное распределение прав в зависимости от масштабов захваченной собственности — двойная несправедливость. Именно в этот момент приватизация превращается в представлении населения в грабительскую и вопрос о первоначальном распределении выходит на первый план. В этом смысле надо признать, что лозунг «не допустить пересмотра итогов приватизации», взятый на вооружение либеральными партиями в конце 1990-х, был и нереализуем, и не верен по смыслу. Для большинства людей это означало сохранение на рынке фактического правового неравенства, декларацию неприкосновенности этого неравенства.
Собственно, именно так происходило становление института частной собственности и в Европе. Рынок баронов трансформировался в цивилизованный рынок, а право обладания как право силы трансформировалось в институт собственности лишь тогда, когда собственники были лишены политических привилегий. Рыночное равноправие (равная подотчетность законам) и стало той компенсацией, которая легализовала права собственности в глазах общества.
Прямо противоположным образом развивались события в России. Под мантру о«несправедливой приватизации» и под видом исправления этой несправедливости собственность баронов была лишена неприкосновенности и бароны были обращены в вассалов. В результате феодальный рынок баронов трансформировался в путинскую эпоху в рынок «ярлыков» — раздаваемых политических привилегий на обладание той или иной собственностью или квазисобственностью. Форма обладания не имеет здесь особого значения, потому что основным свойством обретаемого вместе с ярлыком ресурса является возможность извлекать с его помощью гарантированную прибыль. Ибо кому, скажите, нужна не-собственность, которая к тому же не приносит прибыли?
Иными словами, нанеся удар по неглавному недостатку прежней системы (несправедливость первоначального распределения), новая система поставила во главу угла ее главный недостаток — неравноправие, т. е. возможность нерыночного перераспределения общественного богатства под видом рынка. (Точно так шулер не может просто отнять у вас деньги, но под видом карточной игры «законно» их у вас забирает.)
Справедливо возмущаясь этой системой и призывая к новой приватизации собственности, переданной в управление новым баронам (уже совсем не рынка), мы не должны забывать о том, что сделало возможным такой поворот. О том, что отличает разгосударствленную собственность от частной собственности.
Мы не сможем обеспечить становление института частной собственности, пока не сделаем решительный шаг в сторону рыночного равноправия. В сторону укрепления правил рынка, справедливой конкуренции, независимого арбитража. Мы не решим проблему защиты частной собственности никакими новыми приватизациями, декретами, законами, пропагандистскими ухищрениями, пока не укрепим рынок, не защитим конкуренцию. И наоборот: защита конкуренции и рыночного равноправия и есть укрепление института частной собственности. Ибо справедливый рынок и есть то, что превращает награбленное в частную собственность. Это и есть формула общественного договора.
Но в отличие от баронов рынка, мечтавших о настоящей собственности и теоретически способных дозреть до подобного компромисса, янычары и владельцы ярлыков к нему, разумеется, не способны. Что останется от янычара, сдавшего свою саблю, — шаровары? Что останется у владельца ярлыка, когда тот будет аннулирован, — только унижение, через которое пришлось пройти, чтобы ярлык получить.
Эта неспособность, однако, не отменит главного общественного запроса новой эпохи. Главным вопросом ее будет не вопрос о частной собственности, а вопрос о рыночной справедливости. Этот вопрос и станет, видимо, главным триггером социально-политического кризиса, а скорее — серии кризисов, которая предстоит нам в новом историческом цикле. И если нам удастся в результате сделать шаг в направлении реального рыночного равноправия, то вопрос о частной собственности начнет решаться сам собой.
Статья продолжает цикл «Пермский договор», посвященный выработке нового общественного договора. Цикл подготовлен совместно с Пермским экономическим форумом. Статьи выходят по пятницам.
Автор — политический обозреватель, сотрудник Института экономики переходного периода
Вадим Волков: Навязать государству изменения
Вадим Волков
Vedomosti.ru
07.10.2011, 00:42
Идея общественного договора все еще привлекательна для российской интеллигенции. В ней есть иллюзия того, что с помощью договора общество может навязать государству ограничения или обязательства, защитить свои права. Дискуссии о природе общественного договора возникают у нас всякий раз, когда близится передача власти, как если бы эта власть действительно имела договорный характер и зависела от общества и выдвинутых его представителями условий. Но в этот раз напоминающий игру в наперстки трюк с тандемом дает хороший повод, чтобы перестать думать категориями общественного договора и вместо этого начать делать нечто другое.
Что не так со старой доброй идеей общественного договора? Напомним, что изначально, в XVII в., ее ввели в оборот и развивали политические философы в Англии. Они утверждали, что государство необходимо для нормального развития общества, но что члены общества учреждают его своеобразным договором, который предполагает защиту жизни и базовых прав человека со стороны государства в обмен на лояльность и налоги со стороны общества. Если же государство нарушает права граждан, то оно распускается и власть меняется. Красивая идея, но в реальности договор имеет смысл лишь тогда, когда есть средства обеспечить его продолжительное соблюдение, когда есть потери или санкции за его нарушение. А какая власть, если она достаточно сильная, будет связывать себя договорами и вообще садиться с кем-то за круглый стол? А связав, может в любой момент откровенно на него наплевать, имея за собой средства вооруженного принуждения.
От практики к договору
Есть важный нюанс в истории идеи: Томас Гоббс писал «Левиафана» на фоне гражданской войны в Англии, когда общество, консолидировавшись и вооружившись против королевской власти, выиграло эту войну. До этого узурпировавший власть, разогнавший парламент и отказывавшийся платить по государственным долгам Карл I правил и ни о какой демократии не помышлял. Но после мобилизации против короны и казни короля баланс сил резко изменился в пользу общества и парламента. Только в этом контексте и можно было помыслить такую инновацию, как договор с государством. В итоге после еще 40 лет кровавой борьбы власть короны была жестко ограничена парламентом и судом, что и стало системой надежных гарантий исполнения общественного договора, известного как «Билль о правах».
История учит тому, что договор с государством возможен только в условиях меняющегося соотношения сил в пользу общества, а в иных условиях государство недоговороспособно. Неформальный пакт, заключенный только что избранным президентом Путиным летом 2000 г. с группой примерно из 30 олигархов, представлявших тогда реальную силу на фоне оставшегося после Ельцина слабого государства, называли новым общественным договором. Его примерная формула была: «гарантии прав собственности в обмен на налоги и невмешательство в политику», но касалась лишь небольшого круга лиц и никаких механизмов энфорсмента не имела. В лучших традициях realpolitik этот пакт продержался до того момента, какисполнительная власть почувствовала себя достаточно сильной: после дела ЮКОСа ни с кем договариваться уже было не надо.
Значит ли это, что надо ждать очередного ослабления российского государства, чтобы предложить отечественную версию пакта Монклоа (это схема демонтажа франкистской диктатуры в Испании)? Примерно так сейчас и рассуждают многие экономисты: надвигающийся мировой экономический кризис лишит государственную казну нефтяных сверхдоходов, денежная система обрушится, власть ослабеет и тогда будет готова к диалогу и демократизации. А если не кризис, то неизбежная деградация российской экономики в конце концов произведет тот же эффект. При всей его реалистичности это плохой сценарий, поскольку от него никто не выигрывает: от экономического коллапса и ослабления государства хуже всем, а не только государственной элите.
Есть ли более продуктивный путь заставить государство служить обществу, а не себе? Революционный сценарий, характерный для Европы XVIII-XIX вв. и развивающихся стран XX в., себя исчерпал и в случае арабских стран оказывается пока скорее разрушительным. Можно с уверенностью сказать, что цена революционного хаоса и непредсказуемости в России во много раз выше выгод от любого общественного договора. Но есть характерный для более развитых стран путь изменения баланса сил в пользу общества, защиты прав и навязывания государству политических изменений. Это общественные движения. Демонстрируя солидарность общества и готовность действовать для достижения коллективных интересов, общественные движения тем не менее являются по своей природе ненасильственными, хотя и используют широкий репертуар коллективных действий, включая уличные протесты.
От договора к практике
Ошибочно считать, что в западных демократиях уважение к гражданским правам, свобода слова и равенство перед законом были дарованы властью. На самом деле они стали результатом борьбы на протяжении многих десятилетий. Прогрессистское движение в США в начале XX в. было направлено против монополий, грозивших похоронить конкуренцию и свободу предпринимательства, коррумпированной партийной политики и городских политических машин. Потом, в 1960-х и 1970-х, было движение за гражданские права, которое имело свою специфику в каждой стране: это могли быть требования равных избирательных прав, устранения дискриминации, защита отдельных групп или индивидов, подвергнувшихся репрессиям, журналистские расследования коррупции. Урок прогрессистских движений состоит в том, что мирная демонстрация солидарной силы общества является самой надежной стратегией перемен. Она заставляет государство идти на уступки, но в отличие от революционного насилия не разрушает его и, следовательно, не несет риска консервативной реставрации.
В России давно пора заменить разговоры об общественном договоре практикой общественного движения. Этому способствует и полнейшая дискредитация партийной политики, и новые возможности для координации и мобилизации, которые несут сетевые СМИ и цифровые технологии. К тому же все зачатки прогрессистского движения в России есть. Проблема только в масштабе. Число автомобилистов в Москве уже более 4 млн, и мигалки достали всех. Но в движении «синих ведерок», которые отстаивают интересы всех водителей, от силы пара сотен активных участников. Стоит только хотя бы одной десятой процента от всех заинтересованных в ограничении произвола госвласти выразить свою волю коллективным действием, и шок в Кремле будет такой, что проблема мигалок будет решена в течение нескольких дней и навсегда. Петербургский опыт борьбы с «Газпромом» показывает, что локальная активность имеет успех. Сейчас много пишут о том, что, если вернется Путин, в стране будет застой. Я не понимаю, зачем ждать застоя, если можно устроить власти «веселую жизнь» вне зависимости от того, кто куда вернется.
Статья продолжает цикл «Пермский договор», посвященный выработке нового общественного договора. Цикл подготовлен совместно с Пермским экономическим форумом. Статьи выходят по пятницам.
Автор — научный руководитель Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге, проректор
Общественный договор: Постепенная децентрализация
Евгений Ясин
14.10.2011, 194 (2960)
В экспертных кругах принято обсуждать две крайние модели модернизации. Первая — явно на наших глазах проводимая в России с 2003-2005 гг. попытка авторитарной модернизации сверху, когда государство берет на себя роль инициатора перемен и пробует направлять ресурсы бизнеса и общества согласно своим приоритетам, при этом сохраняя и даже усиливая централизованность системы принятия решений. Этой модели противостоит идея бескомпромиссной модернизации снизу, т. е. модель решительного рывка через быстрое создание условий для креативной деятельности бизнеса и человека согласно базовому демократическому пакету. Эта модель прямо увязывает успех экономической модернизации с немедленными политическими реформами и возвращением гражданских свобод. Каковы перспективы реализации на практике этих двух крайних моделей и есть ли им хорошая альтернатива?
Две крайние модели
Нет смысла долго останавливаться на анализе имеющихся итогов модернизации сверху. У этой модели применительно к России масса недостатков. Успешная модернизация сверху возможна при наличии у страны следующих предпосылок: а) нужна отсталая страна в ситуации выхода из аграрной стадии развития, б) необходимо наличие значительного потенциала импорта технологий через их покупку или иностранные инвестиции, в) необходимо наличие открытых рынков для экспорта значительной части производимой в стране продукции по низкой цене. К России это не относится и уж точно не относится по первому и третьему условиям.
Поэтому попытка модернизации сверху неизбежно сформировала известный «треугольник недоверия» между обществом, бизнесом и государством, когда отсутствие инструментов общественного контроля за деятельностью государства приводит к доминированию в обществе некооперативного поведения, эрозии социального капитала, что в итоге снижает уровень деловой активности и шансы на успех модернизации. Все это произошло, модернизация сверху не работает, по сути, реализуется модель развития по инерции. Необходимо вовлечение общественного ресурса для достижения целей развития.
Значительно сложнее дело обстоит со сценарием решительного рывка в сторону модернизации через быстрое построение всего набора базовых демократических институтов — от верховенства права до политической конкуренции. При всей привлекательности этого сценария его моделирование также не вселяет безудержного оптимизма. Для начала этот сценарий требует нахождения у власти группы политиков, последовательно реализующих пакет либеральной демократии. Получение власти партией с подобными ценностями через выборные процедуры здесь и сейчас представляется крайне сомнительным. Более вероятно даже получение власти подобной группой через сценарий раскола в правящей элите, но этот сценарий связан с большими рисками и не укрепит легитимности этой группы ни в глазах патерналистски настроенного общества, ни в глазах склонного к осторожности бизнеса.
Но даже если мы предположим, что первый шаг пройден и власть неясным образом оказалась-таки в руках либерально настроенной группы, в элите, которая принялась за последовательное осуществление демократических реформ, есть риск самого нежелательного развития событий в результате такого почти всегда не подготовленного решительного рывка. Этот сценарий чреват новым откатом, еще одним изданием авторитарного или близкого к нему режима. Хотелось бы, чтобы еще одна попытка демократизации и модернизации России наконец привела к успеху. Очередная неудача будет воспринята как доказательство того, что демократия вообще противопоказана России, что она ведет не к подъему, а к упадку экономики и благосостояния граждан.
Постепенное развитие
Модель постепенного развития также является вариантом модернизации снизу, вопрос лишь в темпе. Для активизации бизнеса и всех слоев общества в целях повышения продуктивности культуры и на этой основе ускорения развития экономики предполагается постепенное (в противовес решительному рывку) перемещение решений и самостоятельных действий вниз. Настойчивая, шаг за шагом смена модели «государство берет дань с общества» на модель«государство служит обществу». Либералы и демократы должны всячески подталкивать развитие в этом направлении. У них, по правде, и не остается иного выбора. Так должен повышаться уровень доверия между государством, бизнесом и обществом.
Постепенность и децентрализация, таким образом, являются специфическими свойствами этой модели. Нужна нацеленность правящей команды на проведение соответствующей политики. Такая политика должна быть публично декларирована, и общество должно иметь возможность раз за разом убеждаться в том, что декларации подтверждаются реальными действиями и результатами. Отсюда следует, что в правящей команде должны произойти изменения, она должна быть хотя бы разбавлена новыми людьми, зараженными идеями перехода к демократической модернизации.
Но постепенность будет гарантироваться присутствием представителей прежней команды. А стало быть, и столкновениями разных взглядов, борьбой противоречивых интересов. Важно, чтобы сначала осуществлялись меры, не вызывающие наиболее острых конфликтов, но в то же время позволяющие продвигать формирование институтов конкурентной рыночной экономики и демократизации, активизировать все более широкие круги бизнеса и общества. Это означает одно — пошаговое самоограничение федеральной исполнительной власти, публичный отказ ее от тех или иных полномочий.
Для этого подходит, в частности, ускоренное продвижение пакета социальных реформ — жилищной, пенсионной, здравоохранения и образования. При этом предпочтительно, чтобы еще при авторитарной власти, но видящей перспективу последующей демократизации, были осуществлены наиболее сложные, непопулярные этапы этих реформ, например:
для жилищной реформы — демонополизация первичного рынка жилстроительства, начало перехода от продажи квартир в новых домах к их аренде, строительству доходных домов. Упрощение оформления землевладения;
для пенсионной реформы — введение обязательных пенсионных взносов с начала трудовой жизни, повышение пенсионного возраста;
для реформы здравоохранения — введение обязательного личного медицинского страхования с полисами для всех, на которые вносятся средства государственного минимума бесплатных медицинских услуг;
для реформы образования — завершение внедрения ЕГЭ и начало введения государственных именных финансовых обязательств (ГИФО), обеспечивающих конкуренцию между вузами и закрытие или преобразование тех из них, которые не гарантируют соответствия принятым стандартам качества и не привлекают достаточного объема ресурсов.
Постепенный поворот от авторитарной к демократической модернизации снизу наиболее уместен также для начала нового этапа реформы местного самоуправления, смычки с активизацией гражданского общества. Вместе с поворотом к госкапитализму в 2003 г. произошли перемены в институтах федерализма и самоуправления. Губернаторы, теперь назначаемые, хотели довести вертикаль власти до мэров, централизация финансов возросла, а влияние избирателей на нижний уровень власти практически свелось к нулю. Ясно, что демократизация при постепенном развитии должна начинаться именно здесь, где возрождение демократических институтов будет создавать низовую основу, не затрагивая поначалу верхи. Принципиальный вопрос в том, чтобы дать городам и муниципальным образованиям, в первую очередь более опытным и успешным, право самостоятельно устанавливать и собирать местные налоги и сборы, положить тем самым начало переходу на конкурентную форму бюджетного федерализма, снизить уровень централизации, сделать местные власти зависимыми от избирателей в большей степени, чем от губернаторов и федеральных трансфертов.
Еще одно направление первого раунда — верховенство права: судебная и правоохранительная системы могут подвергаться преобразованиям относительно независимо от других институтов, с опережением, чтобы люди были лучше подготовлены к игре по новым правилам. Ключевой момент — серия прецедентов наказания силовиков, уличенных в произволе, в корыстном использовании права на легитимное насилие.
Противоречия и компромиссы
Поскольку в составе правящей команды и в обществе будут противостоящие группы — либералы и силовики, голуби и ястребы, реформаторы и консерваторы, — постепенная модернизация снизу будет нести на себе черты компромиссов между ними. Собственно, сама постепенность, ее масштабы будут обусловлены итогами непрекращающихся торгов, уступок, маневров, явных и скрытых от взглядов публики. Такова, видимо, цена постепенности, несомненный минус варианта, который всегда таит в себе угрозу остановки и попятного движения.
Любые позитивные шаги по пути модернизации снизу, пусть постепенной, а стало быть, и демократизации будут, видимо, поддержаны бoльшей частью интеллектуальной элиты и гражданских организаций. Консерваторы выступят против, осуждая отступление от традиций и узко понимаемых национальных интересов. Левые и коммунисты поддержат модернизацию снизу на первых порах, поскольку они заинтересованы в демократических институтах для достижения большей, в их понимании, социальной справедливости. Но по многим пунктам реформ они окажутся в оппозиции.
В СМИ неизбежна волна критики федеральной власти за медлительность, которую многие будут трактовать как неуверенность или следствие борьбы в руководстве из-за каждого шага. Критика будет нередко справедливой. Бизнес встретит изменения в политике с привычным скепсисом и долгое время, пока не наберет убедительных доказательств, позитивно реагировать, рискуя капиталами, не будет. Поэтому и экономическая динамика может оказаться неуверенной.
Между тем вклад частного бизнеса решающий. Для технологической модернизации нужны крупные инвестиции в секторы экономики, которые имеют шанс стать конкурентоспособными на мировом или хотя бы на внутреннем рынке. Надо обеспечить переоснащение предприятий современным оборудованием, обучение работников, повышение в итоге производительности — хотя бы до 50% от уровня США. Для этого нужны сильные мотивации, уверенность, готовность рисковать, планировать на много лет вперед. Правовые гарантии и финансовая поддержка государства без этого будут недостаточными.
Как ни странно, но если был бы избран проект постепенных реформ, то во втором его раунде должны были бы, на мой взгляд, развернуться события, по содержанию сходные с решительным рывком демократизации, но на более подготовленной почве. Рано или поздно, но минимальный пакет либеральной демократии на пути модернизации снизу все равно должен быть реализован. Это критический пункт на пути институциональной модернизации снизу. Возможно разделение его на этапы: вначале, например, изменения в партийном и избирательном законодательстве, обеспечивающие легитимность последующих решений, затем гарантии против личной власти и т. п. После этого низы подключаются к деятельности, за которой они до сих пор в лучшем случае наблюдали.
То обстоятельство, что эти меры по демократизации предваряются постепенными шагами, в целом способно убедить бизнес и общество в том, что власть действует целеустремленно: нужно подготовить людей к их проведению, уменьшить вероятность предвидимых негативных последствий.
Мое глубокое убеждение — сценарий постепенной модернизации с отложенной демократизацией в сложившихся обстоятельствах близок к оптимальному с точки зрения национальных интересов. Для сторонников либеральной демократии это не выбор, это единственный выход, оставляющий надежду на конечный успех. Но и для нынешних верхов выбор все время сужается. Конечно, принять такой сценарий означало бы для части правящей элиты пойти на определенные жертвы, материальные и имиджевые. Ей придется обосновывать отказ от прежней политики и поворот к переменам — но дело того стоит! В конце концов, чем не обоснование: если в свое время, для того чтобы достичь стабилизации, экономической и политической, потребовалось ужесточить режим, учитывая опасность сепаратизма и военные действия на Северном Кавказе, то сейчас нужда в этом отпала, напротив — на первый план выступают задачи модернизации, и мы считаем абсолютно необходимым новый поворот в политике, связанный с переходом к новой модели экономического роста!
Статья продолжает цикл «Пермский договор», посвященный выработке нового общественного договора; основана на докладе «Сценарии развития России на долгосрочную перспективу». Цикл подготовлен совместно с Пермским экономическим форумом. Статьи выходят по пятницам.
Булат Столяров: России нужен новый договор, но заключать его некому
28.10.2011, 00:44
По консолидированному мнению думающей элиты, интеллигенции из числа представителей бизнеса, региональной власти, общественных организаций, консалтинга, стране новый децентрализованный общественный договор абсолютно необходим. Необходим в связи с сонмом причин, но главная такова: вертикальное устройство договора не дает шансов ни на принципиальную модернизацию, ни на сколько-то приемлемый темп развития, поскольку не может задействовать в оборот проекта человеческий капитал. Апрельский пермский форум выработал и предложил обсудить новую версию социального контракта: «Децентрализация в обмен на продление лояльности действующему режиму». Я считаю, что и произошедшие в стране за этот период события, и итоги дискуссии свидетельствуют о том, что эта формула работать не будет.
«А нам с народом нравится»
Федеральная власть владеет даже не контрольным пакетом, а квалифицированным большинством на этом собрании акционеров. Частный бизнес, региональная и муниципальная элита, редкие активные представители общественности, все они взятые вместе, — глубокие миноритарии. Некоторый оптимизм вселяет лишь появившаяся общность взглядов этих групп, все они отчетливо заявляют о необходимости децентрализации. Регионам нужны полномочия и ресурсы, предпринимателям — выход государства из бизнеса и выход силовиков из экономического регулирования, общественникам и независимым политикам — реставрация демократических институтов. Но заявлять о необходимости — не то же самое, что требовать. Требовать интеллигенция, или экспертная элита, в нынешней ситуации ничего не может, поскольку представляет она только себя саму. Она не является делегатом реального общества в этом диалоге.
Делегатом реального общества на этом собрании является как раз действующий режим, живущий по удачной формуле, озвученной еще Владимиром Путиным первого пришествия: «А нам с народом нравится». Режим эффективно купил эти голоса по простейшей формуле «хлеба и зрелищ». Точнее, обществу оказалось более чем достаточно пресловутого роста социальных обязательств бюджета в сочетании с творчеством самого народного артиста Константина Эрнста, чтобы полностью отказаться от своих акционерных прав в пользу действующего менеджмента.
У нас не было и нет предпосылок для более сложного договора, в котором принимал бы участие кто бы то ни было еще, кроме знаменитого телезрителя из Таганрога Сергея Юрьевича Белякова и его любимого телегероя-вождя, с годами только стремительно молодеющего и осваивающего все новые виды машиностроительной продукции. Так просто оказалось легитимизировать забытую модель платоновского государства, в котором важны всего три роли — философы, стражники и плебеи. Если гармонии в этом треугольнике хватает для устойчивого функционирования системы, то легкие проблемы почти незаметного на национальном ландшафте креативного класса со стилистикой всего происходящего в стране вполне можно позволить дебатировать в «Фейсбуке». Но, конечно, не более того. Ежегодные потери 100 000-150 000 лидеров креативного класса (в сочетании с 20% населения, которые заявляют в опросах о намерении пополнить их ряды) были бы катастрофической оценкой эффективности любого режима, кроме нашего.
Безусловно, в этой модели гипертрофированно важна роль стражников. Благодаря их эффективной работе режим может иметь вертикальный договор с бизнесом (лояльность в обмен на свободу и, возможно, на собственность), с региональными элитами (лояльность в обмен на свободу и, возможно, на толерантность к делишкам), с интеллигенцией (лояльное экспертное обслуживание деятельности режима или маргинализация).
Вся эта затейливая архитектура базируется на одном фундаменте: устойчиво существующий у режима мандат представлять голоса реальной общественности, населения.
Общественное строительство или революция?
Единственным следующим шагом дискуссии про общественный договор, которая выявила только одно — что режиму пока не с кем договариваться, — является дискуссия о шансах на превращение населения в общество. Каким образом нынешняя разорванная социальная ткань может сформировать тот общественный капитал, силу, которая могла бы стать субъектом децентрализованного договора?
«Оптимисты» нашего цикла (Ермолай Солженицын, Вадим Волков, Сергей Воробьев, Николай Новичков) предлагают нам в этой ситуации сосредоточиться на качественном возделывании своей грядки, чтобы совокупностью малых полезных дел содействовать накапливанию общественного капитала. Честно и качественно делать свой бизнес, не брать и не давать взяток, учиться, воспитывать честных и умных детей, участвовать в общих инициативах, начиная с муниципальных и профессиональных, выделить время на общественную и просветительскую деятельность, пробовать делать на региональном уровне то, что невозможно пока в масштабе страны, время от времени выходить на мирные демонстрации, обмениваться лучшими практиками и достижениями, помогать друг другу… И в какой-то момент это новое качество социальной связности окажется вдруг востребованным.
Все это, безусловно, необходимо делать, и есть чрезвычайно компактный класс людей, который старается так жить. Но вовсе не для того, чтобы ткать социальную ткань новой страны, а просто потому, что не видит смысла жить иначе. Происхождение, моральные императивы, заветы родителей, прочитанные книжки и совесть не позволяют иметь другого вкуса к жизни. Я не слишком верю в эффективность построения гражданского общества в России таким способом, все эти усилия потянут на значительно меньший импульс к реальному общественному строительству, чем слону дробина. И боюсь, что даже объективное нарастание плотности информационных процессов в связи с доступностью горизонтальных социальных сетей тут не поможет.
«Коллаборационисты» нашего цикла (Евгений Ясин, Николай Коварский, Марат Гельман, Александр Архангельский) говорят о необходимости и возможности запуска проекта общественного возрождения сверху как некого осознанного властью поступательного движения в сторону децентрализации, когда население будет дозами получать регулярные порции новых прав и обязанностей, чтобы не обалдеть от всего демократического пакета сразу и не натворить лишнего. И со временем население распрямит плечи и вдруг увидит в зеркале общество. Архангельский справедливо предлагает добавить в этот пакет меры по принципиальной культурной и образовательной модернизации, чтобы существенно изменить набор ценностей следующего поколения.
Видимо, все это могло бы сработать, будь зафиксирован и выполнен режимом такой осознанный и сложный 10-15-летний курс. Но на стороне режима нет никаких разумных причин этим заняться. Доказательств тому полно и в последние месяцы, в течение которых даже Дмитрий Медведев затеял было некоторые «децентрализующие» поручения. Но на деле все они превращаются в буффонаду. Децентрализация региональной политики, порученная сразу нескольким зампредам правительства, де-факто родила абсурдные предложения усилить экономические полномочия давно никому не нужных полпредов, тогда как страна нуждается в принципиальной реформе системы полномочий и межбюджетных отношений, где соотношение ресурсов должно поменяться с нынешних 70% на 30% в пользу центра на хотя бы 60% на 40% в пользу регионов.
Борьба за восприимчивость совсем уже бронзовой исполнительной власти хоть к каким-то новым идеям породила фантасмагорические конструкции вроде необъяснимого Агентства стратегических инициатив и в пару к нему то ли расширенного, то ли большого правительства с неясным правовым и биологическим статусом. Эти два кентавра, видимо, должны будут еще и взаимодействовать, и не исключено, что у них будут дети, метисы и мулаты. Ну и случившаяся в конце сентября политическая институциализация застоя и состоявшиеся без участия общества досрочные выборы президента, конечно, также не добавляют вдохновения.
Поэтому, к сожалению, я предложил бы экспертной элите не прятать голову в песок и рассматривать как весьма вероятный в среднесрочной перспективе вариант революции, который был только упомянут в одном-единственном тексте цикла, у Вадима Волкова, и тут же отвергнут как крайне нежелательный. Но его нежелательность для класса интеллигенции никак не влияет на его шансы случиться. Поскольку у режима есть договор только и исключительно с реальным населением (без любых посредников и институтов) и базой для этого договора является только и исключительно наличие в федеральном бюджете достаточных денег на выполнение раздутых социальных обязательств, то и отмена этого договора, когда нефть будет стоить дешевле $70-80, будет также происходить напрямую, без посредников, на улице. Эти события, конечно, выявят новых лидеров, руководителей и курс, а также выступят катализатором нового социального контракта. Но я, к сожалению, не вижу ясных шансов на то, чтобы эти лидеры и эти договоренности имели демократический децентрализованный уклон. Думаю, велик шанс на появление еще более сильной руки, которая подведет историческую черту и под неудачной эпохой рыночного, и под ошибочной эпохой силового капитализма. И начнет наводить порядок совсем уж государственного свойства.
В завершение приведу анекдот, которым завершился апрельский форум в Перми. «Вы собираетесь эмигрировать?» — «При первой возможности — нет».
Автор — генеральный директор IRP Group, продюсер Пермского экономического форума. Статья служит заключением к циклу статей, посвященному выработке нового общественного договора. итоговая статья Александра аузана выйдет в следующую пятницу.
Общественный договор: Вектор движения
В одной из книг Стругацких люди решали задачу, которая (и это было доказано) не имеет решения. Мотивировали тем, что решать задачу, не имеющую решения, интереснее. Участникам дискуссии о новом общественном договоре в России было чуть легче: новый договор в России, скорее всего, возможен, хотя, видимо, не скоро и уж точно не является легко достижимым.
Широкий круг участников дискуссии и многоцветная палитра их исходных позиций позволили нарисовать картину маслом: говорить и о терминах, и о смыслах, и о практике.
По мнению Кирилла Рогова, корнем проблем стали развилки, пройденные в приватизации и демократизации, когда вслед за проведением соответствующих революционных преобразований не последовало создания институтов, подкрепляющих и удерживающих как права собственности, так и равенство политических прав граждан. В итоге получилось, что тот, кто имел больше собственности, одновременно с этим получал больше власти. От этого идет нежелание граждан признавать права собственности. Вместо выравнивания политических прав путинская власть предложила новым «баронам» вассальную систему: защиту их от населения с одновременной раздачей им ярлыков на политические и экономические позиции.
Именно об этом пишет Глеб Павловский. Когда в 2003 г. возникла развилка вокруг дела ЮКОСа и предложение со стороны «баронов» состояло в том, чтобы обменять свободу на налоги (т. е. заплатить компенсационный налог за приватизированную собственность и тем самым восстановить отношения с населением), Путин и его окружение предложили ответ, который оказался для многих «баронов» более эффективным, — «одним миллиардером меньше в обмен на твое превращение в миллиардера».
Возникшая таким образом система в 2008 г. была дополнена сделкой под названием «тандем», которая формально предоставляла возможности для маневра как с преемственностью власти, так и с проведением ограниченных реформ. Но фактически этот план не был до конца реализован, и возникшая структурная неопределенность привела к бегству капиталов и людей из страны и создала систему, где могут осуществляться демонополизация или приватизация, но при этом правила могут меняться в любой момент, причем только властью. Вследствие этого и приватизация может оказаться новым вариантом выдачи ярлыков.
Экономическая неэффективность возникшей системы констатируется в целом ряде статей. Сколько бы раз по телевидению ни говорили об успехах последнего десятилетия, пока наши успехи не выдерживают конкуренции с чужими неудачами: люди движутся не в страну, а из страны, и деньги ищут применения не на нашей отечественной почве.
Развилки будущего
Дискуссия показала, что есть несколько вариантов движения от нынешней ситуации к ситуации иной.
Об угрозе революции напомнил Александр Архангельский, заметив, что когда задачи долгие, горизонты короткие и все действуют врозь, то вариант падения в пропасть, к сожалению, нельзя исключить. Вадим Волков справедливо полагает, что революций не надо хотеть, потому что они приносят довольно значительные ущербы, а Сергей Воробьев подчеркивает, что в ходе борьбы количество договороспособных людей снижается и поэтому после революций еще более вероятно восстановление вертикального контракта.
Есть и иные варианты. Волков настаивает на том, что переход к новому общественному договору обслуживался революциями только в прошлый исторический период, а нынче с этим справляются широкие общественные движения. Но, к сожалению, общественные движения могут достигать такого мирного сдвига только в тех странах, где отлажены механизмы обратной связи через более или менее работающие институты политической демократии. К нашей стране это, увы, не относится.
В недавно вышедшей книге Норта, Вайнгаста и Уоллиса, трех классиков социальных наук на Западе, доказывается, что в мире конкурируют два социальных порядка. Причем в виде исключения страны попадают в порядок «открытого доступа», где экономический рост и политическая демократия поддерживают друг друга, а большинство стран (и это правило) находятся в ином порядке, называемом «ограниченным доступом», где связи и взаимоотношения работают совершенно по-другому.
Примечательно, что есть три условия, которые позволяли перейти из одного порядка в другой в тех редких случаях, когда это удавалось сделать. Во-первых, элиты должны для себя принятьверховенство закона, согласиться его соблюдать, а потом уже распространять его на остальных. Во-вторых, негосударственные организации, общественные и коммерческие, должны быть бессрочными, т. е. переживать своих создателей. И в-третьих, средства и органы насилия должны контролироваться коллективно, а не делиться между группами влияния.
Может быть, это и есть формулировка того механизма поддержания нового общественного договора, о котором пишут многие участники дискуссии?
Дело в том, что для перехода от общества персонализированного, где все договариваются друг с другом обо всем, кроме правил, к порядку открытого доступа, где правило управляет поведением, нужно сначала договориться о правилах («институт» как формула нового общественного договора по Максиму Трудолюбову). Организации завершают эту договоренность, а политический пакт (о возможности которого на уровне региона пишет Николай Новичков) придает ей принудительную силу. Но станут ли когда-нибудь российские элиты договариваться о законах для всех, а не исключениях, изъятиях и привилегиях для себя?
Страх перед революцией, которая то ли будет, то ли нет, не такой важный фактор поведения элит, как взаимная конкуренция групп влияния, которая есть всегда. При этом раскол в элитах маловероятен, а «миноритарии», желающие нового договора, как пишет Булат Столяров, не имеют достаточного влияния. Это так. И все же…
Для пересмотра общественного договора нужно изменение относительной силы общества и власти, а это может достигаться не только усилением общества, но и ослаблением власти. Например, в результате тех экономических последствий, которые имеет ныне действующая модель. Эта модель несколько меняется: в ходе кризиса 2008-2009 гг. наше государство неожиданно стало социальным. Теперь лояльность обеспечивается не поддержанием экономической стабильности, а вложениями в заработные платы бюджетников и пенсии для все растущего количества пенсионеров. Но эта модель договора вряд ли может считаться бездефицитной, она не может существовать без благоприятного внешнего фона. Такого рода договор предполагает наличие иного договора — договора с Мефистофелем о том, что он будет взрывать атомные станции в Японии или организовывать гражданскую войну в одной из африканских стран для того, чтобы поддерживать нужный для такого социально ориентированного контракта при слабой экономике конъюнктурный фон. Но можно ли полагаться на такую страховку? И может ли такая конструкция простоять, ну, например, 12 лет?
Иной, куда более прагматичной страховкой может стать децентрализация, о которой писали Столяров и Арташес Газарян, Ермолай Солженицын и Евгений Ясин. Потому что только на местном уровне устанавливается связь населения, власти и налогов и понимание того, что гражданин получает за деньги, которые он потратил в качестве налога. Разумеется, рост такого рода новых отношений скорее начнется снизу, чем сверху.
Темпы движения
Начнется ли? Сам собой, конечно, нет. Для начала нужен отказ от негативных ценностей и неравнодушный гражданин, о котором пишет Солженицын; совместная мечта о городе и стране, о которой говорит Олег Чиркунов. А потом и наращивание критической массы социального капитала (как это именует Воробьев). Причем не путем кучкования своих, а путем решения тяжкой проблемы договороспособности для связи между разными — Марат Гельман называет это попыткой интересоваться другими, используя независимых экспертов в качестве коммуникаторов. Это тоже вариант постепенного нарастания силы общества, которое может приводить к сдвигам в общественном договоре. И прав, мне кажется, здесь Волков, когда говорит, что эти сдвиги могут начинаться сейчас, особенно когда они касаются символических вопросов, например такого, как мигалки в Москве. Действительно, вроде бы мелочь, но вертикальный договор всегда стоит на символических ритуальных действиях: желтые штаны — два раза «ку!». Поэтому общественный протест против такого символизма, конечно, приближает возможность изменений.
Станут ли эти изменения быстрыми и значительными? Большинство участников относится к этому вопросу философски. Более пессимистичный Чиркунов говорит о значении ухода нашего поколения для достижения нового общественного договора, но предлагает начинать действовать уже сейчас. А менее пессимистичный Архангельский рассчитывает на продвижение нового поколения как поддержку новых ценностей и позитивных изменений. Трудолюбов говорит о том, что «перевоспитание Левиафана» займет не пять и не десять лет, а Евгений Ясин рассчитывает программу постепенного перехода минимум лет на десять. По существу, это лишь некоторый вектор движения. Но все-таки движения, а не застоя.
Автор — Президент Института национального проекта «Общественный договор»